И потянулись дни. Впервые Вася себя рабом почувствовал. Целый день работали: спирт с водой мешали да разливали по бутылкам – за стакан водки, им же разлитой, да за кашу, что привозил им ара. Спали на подстилке.

Сначала отказались они с Петром работать. Приехали четверо, таких же курчавых, гортанных, били долго, водой отливали и снова били. Ваську свалили сразу, начали пинать. Петро отбивался, как мог, вызывал этих кровожадных волков на себя, подставлял им свою дубленую кожу, отвлекая внимания от Васьки, а потом, уже когда в голове подвал стал кружиться и качаться, словно лодка, упал, намеренно закрыл телом своего щуплого друга. Сутки они с Петром пролежали – никто не подошел: запуганы хозяевами были. Ночью один, словно вор, воды принес, просил не зарываться, иначе убьют. Петро поймал его за горло, плюнул в пьяную харю:

– Черви вы! Вас бьют, словно скот, а вы чуркам в глаза заглядываете. Так вы и правда скотом стали! Они вас скоро на пастбище увезут, бараны.

– Поживешь с наше – тоже спокойным станешь. Сейчас ты смелый, а это тебе не зона, здесь ни бугров, ни прокурорских проверок. Они же ары. Недолго и на свалке очутиться в мусоре. Они умеют, у них свои законы.

– Напугал бабу мудями, глист.

– Непонятливый, вижу, недолго, знать, протянешь.

– А не пошел бы ты! Знахарь…

Оклемались они с горем пополам, ребра у обоих болели долго. Петро первый на ноги встал да Ваську начал поднимать, чтобы не залежался: если почки поотшибали, застой может быть, потом калекой станет. После этого избиения Васек понял, что такое друг, а до этого не знал. Товарищи были, с которыми бродил в поисках приключений, пил с ними, за мужскую дружбу говорили. А вот таких, кто своим телом прикрыл от тяжелых ботинок, подставил свои ребра, не было. Когда он это уразумел, видя, как Петро с трудом встаёт с подстилки, – слеза прошибла. Ведь ради него, Васьки, он себя подставил! А не то запинали бы, поотбили все потроха и сейчас вывезли вместе с пустыми коробками на свалку. Наверное, первый раз в душе у Васька нежность проснулась, доброта переполнила душу. Он понял, что это друг, – не товарищ, с которым можно только пить да разговоры разговаривать. И он, Васька, надо – и на нары за Петра теперь пойдет, и на смерть. Потому как науку он ему дал – жестокую науку, как вести себя, где бы ты ни был.

И запала Ваське в голову дума страшная, впервые пришедшая за двадцать пять лет жизни: увидит только Блина – завалит, как свинью в деревенском сарае. Несмотря ни на срок, какой ему потом отмерят, ни на то, что Блин и самого его может уложить. И как только понял душой, что он это сделает, страх отступил. Он уже не боялся, что ждет его впереди. Рядом было плечо его друга и была мечта, страшная, но справедливая, от которой он не отступит. Потому как предательство прощать нельзя. Где бы и с кем это ни происходило, правильно или неправильно жили – на это есть суд, не на земле, так на небе. Только Васек почему-то знал: предательство ни на земном суде не прощают, ни на небесном.

Петро, тот немногословный, послушал как-то Ваську, его откровения по поводу Блина, промолвил только:

– Мужиком, Васька, везде надо оставаться – вроде как понял ты суть. Только стержня своего не теряй! Раз поклонишься – так в поклонах и жизнь проведешь. Не страшись смерти – страшись позора: от позора каждый день придется умирать, каждый день, будь ты на воле или в тюрьме. И не слушай никого, что в тюрьме все по понятиям! Тюрьма, Вася, – это школа предателей. Там и «хозяин» их готовит, обещая самое желанное – свободу, и «бугор», обещая приблизить кого к себе, кого к кухне. Школа там жестокая, волчьи законы. Сдадут порой за пайку. Я прошёл ту академию, знаю, да и Блин тому пример… Но недолго ему осталось! Если уж такая измена покатила… Да ты теперь не простишь, чувствую.

Старые обитатели подвала держались особняком, работали молча. Как-то спросил Васька того, что воду украдкой принес, давно ли он здесь.

– Давно, – ответил молодой, – скоро, может, сдохну. Солнца год не видел. Ты не читал в детстве «Дети подземелья»? Вижу, что нет. Да где уж тебе, деревня! Там от сырости дети помирали, потому что солнца не было. Мы вот тоже здесь дети подземелья…

– А ты «Кавказского пленника» читал, грамотей? – Петро в возмущении поднялся с подстилки. – Ты уж точно из той книги, которого Костылиным звали. «Дети подземелья»!!! С таким настроем ты точно здесь останешься. Уходить надо!

– А куда мне идти? – молодой горестно вздохнул. – Где лучше теперь для меня? Ни дома, ни семьи. А здесь и выпить дают, и поесть. Правда, уже от обилия этой водки, что мы тут делаем, пить не хочется…

– Где лучше?! На воле, дурак! Вижу, вроде и образован, ученый. Слышал, какие ты словечки сыплешь, мне так и не выговорить. Только не те ты книги читал, не те песни слушал… Не стать и на воле тебе человеком, потому как ботва ты гнилая, одна вонь от тебя. Если бы на зоне был, у параши спал.

– А тут тебе не зона… Я так думаю, живыми отсюда никто не выходит: не забьют, так сам скопытишься…

Еще три месяца они горбатились на ару. Вынашивали план побега, только он пришел сам собой.

Во время погрузки водки в «Газель» ара с мобильником расхаживал по подвалу, с кем-то разговаривал на непонятном для обитателей подвала языке, считал ящики, а потом заставил Ваську налить спирт в десятилитровую канистру. Васька из полного ведра стал наливать и попал мимо воронки. Ара взвинтился от такого отношения к хозяйскому добру, залепил Ваське затрещину. Но тут и Васька не выдержал. Обернувшись, он вылил на ару полное ведро спирта. Тот заверещал, словно поросенок, стараясь протереть залитые глаза, но лучше бы он этого не делал, потому как последнее, что он увидел в жизни, это Петра с горящей спичкой. И когда огненный факел, орущий по-звериному, призывая на помощь Аллаха и Магомета, метался по подвалу, ища спасения от огня, Петро вытащил водилу из «Газели», припечатал его обрезком трубы к полу. Запрыгнули они с Васькой в машину и дали хода из подвала. Не видели, ушли ли за ними остальные пленники, – это им было решать, но, наверное, и не остались. Поди, хватило ума не дожидаться ментов у трупа.

Покрутившись по тихим улочкам, выехали к центру города, там и бросили машину с водкой, прихватив куртку ары с бумажником. Сначала хотели в этот же день покинуть город, но решили все же на старую квартиру съездить, Блина поискать, рассчитаться, да и документы у него оставались. Перед тем как он продал их аре, забрал Блин у них паспорта. Сказал, что должен показать их начальнику, тому, у кого работать будут. А они что? Поверили. С одного ведь села, да и корешились всегда. А вон как все обернулось.

Хозяин квартиры, пьяный и побитый, был дома. На вопросы, где Блин, молчал, но задерживаться здесь не советовал, а документы сам вынес, покопавшись в вещах Блина.

– Уезжайте, мужики, искать вас будут, да и ищут уже. Блина увезли и мне морду разбили.

– А ты знал, с-с-с-ука, куда нас Блин отправил!

– Знал. Только должен я ему, еще по зоне. Он говорил, что это сейчас самый прибыльный бизнес. После вас-то еще люди были… Много таких сейчас по стране болтается: ни угла, ни семьи – а так в тепле да сытые…

Договорить не успел – поймал его Васек за горло. Тот только хрюкнул подсвинком и глаза закатил. Еле отобрал Петро хозяина квартиры от рассвирепевшего не на шутку друга.

– Не марай руки, Вася, нам он без надобности. Прогнили они здесь, помойкой от них несет. Домой надо ехать.

– А как же Блин? Найти надо…

– Да, наверное, не стоит. Он сейчас, поди, сам в яме у черных. Думаешь, они простят ему ару? Как бы не так! Они его на ленты порежут.

– Его не ары увезли, – прохрипел сдавленным горлом хозяин. – Люди Винта…

– А это что еще за мудило, твой Винт?

– Большие люди, круче вроде в городе и нет, Ворон да Винт. Они рынок китайский держат. Людей у них много. Любого найдут.

– А Блин каким боком? Тоже насолил им?

– Не знаю, поди, встрял где-то не по делу. Два дня никуда не выходил, пили мы… Домой вроде собирался уехать – не успел. Приехали да увезли.