На случай если худшие опасения графини окажутся небезосновательными, врач имеет все основания полагать, что наличие опытной и благочестивой сиделки окажет более благостное влияние на пострадавшую, чем средства, имеющиеся под рукой у врача. Часто раны душевные губительнее телесных. Врач неоднократно с великим прискорбием наблюдал, как умирали от ужаса люди, телесные увечья которых были сравнительно невелики. Врач пришел к выводу, что сознание и душа человека, а вовсе не физика его организма, более подвержены апоплексическому удару, влекущему за собой тягостные последствия или бесповоротную гибель оного человека. Причем таковое происходит наиболее часто с сильными, своенравными, честолюбивыми и темпераментными мужчинами. С женщинами все получается наоборот. Уязвимость мужчины в его агрессивности, женщины – в мягкости, таково положение вещей.

Впрочем, в намерения врача вовсе не входит задача заморочить графине голову вещами, не представляющими для нее интереса. Он умоляет графиню простить его непомерный энтузиазм, оставаясь при том ее покорным слугой.

Андре Шенбрюнн, врач».

По мере того как к Мадлен возвращалось сознание, каждое ее ощущение только усиливало нарастающий в ней страх. Покалывание в руках и ногах сообщило ей, что с конечностями у нее все вроде в порядке, но, попытавшись пошевелить ими, девушка поняла, что запястья ее и лодыжки нуты веревками и что она лежит на спине в чудовищно неудобной и непристойной позе, привязанная к чему-то плоскому и холодному, похожему на каменную плиту. Во рту Мадлен было ужасающе сухо, мысли путались, но в то же время ее затуманенный мозг постепенно освобождался от остатков наркотического дурмана. Она открыла глаза и тут же зажмурила их.

– Итак, вы очнулись, – вежливо произнес ненавистный голос.– К моему облегчению.

Мадлен почувствовала, как кончики его пальцев пробежались по ее животу. Она вновь вскинула веки и, еле ворочая языком, но все же довольно отчетливо, произнесла:

– Если вы сделаете это еще раз, меня стошнит. Сен-Себастьян мерзко хихикнул.

– Вам не следует говорить со мной так. Он снова дотронулся до нее, проведя острым ногтем по изгибу ребра.

– У вас на удивление крепкое тело. В нем много здоровья и силы. Оно уже волнует меня. Барон кончиком языка облизал губы.

– Нет, – сказал он негромко, словно бы сам себе.– Нет, не так скоро. Сейчас в ней лишь гнев, а она должна наполниться ужасом еще до того, как все совершится. Она должна поприветствовать своих истязателей и пережить предвкушение своего унижения.

Мадлен понимала, что он говорит для нее, что Сен-Себастьяну хочется насладиться ее страхом. Она дернулась и сглотнула слюну, внезапно обильно смочившую ее горло. Движение было напрасным, путы держали крепко.

– О, дорогая, – пробормотал Сен-Себастьян, – не надо так напрягаться. Иначе я все-таки не смогу устоять.

Он сделал паузу, чтобы еще раз провести ногтями по ее телу – от впадинки над ключицей до мягких складок в паху.

– О нет, нет, пока что не время. Прежде должно проделать еще кое-что.

Внезапно он ущипнул ее. Потом еще и еще раз. Глаза Мадлен наполнились слезами и гневом.

– Будьте вы прокляты! – выдохнула она Сен-Себастьян осклабился, беззвучно смеясь, и изобразил на лице величайшее изумление.

– Я? Но почему же, Мадлен? Вы обращаете свой гнев не по адресу. Ваш отец непременно за это бы вас пожурил.

– Нет!

Мадлен сжалась, как от удара.

– Ага, значит, вам кое-что все же известно! – ухмыльнулся Сен-Себастьян.– Ах болтуны! Я ведь велел им держать язык за зубами.

– Известно о чем?

Уловка была неуклюжей, и Мадлен это знала. Сердцем она уже приняла страшную правду, открытую ей Шеню-Туреем, но ее разум отказывался эту правду принять.

– О том, что вы – моя собственность, дорогая. И стали ей очень давно – до того как родились.

Он по-хозяйски положил ей руку на бедра и небрежно пошевелил пальцами, раздвигая нежные складки.

– Ваш отец отдал вас мне, Мадлен, так что гневаться на меня просто глупо.

С последними словами он грубо подал руку вперед. Мадлен вскрикнула, пытаясь сжать бедра, и забилась в своих путах, не имея возможности препятствовать омерзительному вторжению.

– Ну-ну, дорогая. Не надо, уймитесь. Мне просто кое-что нужно проверить.

Барон стиснул пальцы, и боль пронзила ее. Она вновь вскрикнула, он рассмеялся.

– Завтра я получу вашу девственность, завтра, а не сегодня. А после меня будут другие. И по мере того как ночи потекут за ночами, все богаче начнут становиться наши фантазии. Думаете, сейчас вам больно?

Он вновь пошевелил пальцами и ухмыльнулся, услышав вскрик.

– Это просто невинная ласка, Мадлен. Помните же об этом.

Сен-Себастьян отошел от стола, оставив ее задыхающуюся, покрытую каплями пота, дрожащую от холода и стыда.

– В этот раз мы не долго побудем вдвоем, – продолжил он ласковым тоном.– Скоро придут остальные.

Барон оглядел свой кабинет, и явно нашел все вокруг очень приятным.

– Остальные? – прошептала девушка с отвращением.

– Их немного. Узкий дружеский круг. Вы почти со всеми знакомы.

Он шагал по комнате, с удовольствием наблюдая, как глаза ее следуют за его поворотами.

– Те, кого вы отвергали, получат свое. Те, кого вы презирали, возвеселятся. Следующие сорок ночей лишат вас остатков всего человеческого. А когда вы обратитесь в ничто, умрет ваше тело. Оно обратится в прах во имя сил сатаны, для которого разрушение является удовольствием.

Он дернул за шнур звонка, и почти в ту же секунду дверь отворил широкоплечий верзила в сине-красной ливрее – с полным лицом и мутным масляным взглядом.

– Это Тит, мой слуга, И ваш страж, дорогая. Не думайте, что ваша юность или страдания смогут вызвать в нем жалость. Он находит удовольствие в муках других.

Тит кивнул, жадно пожирая Мадлен глазами.

– Пятеро прибыли, – сообщил он хозяину, не отрывая от девушки взгляда.– Когда я ее получу?

– Завтра же ночью, Тит. После меня. Она будет твоей, ты сделаешь с ней все, что захочешь.

Он сказал это так, будто обещал ребенку конфету.

– Веди сюда остальных. И не забудь о служанке.

С поклоном, исполненным наглости и раболепия, лакей отступил за дверь.

Сен-Себастьян мгновение постоял в раздумье, затем подошел к огромному сундуку, стоявшему у дальней стены. Он откинул тяжелую крышку, покопался в недрах укладки и снова закрыл ее, прежде чем повернуться к Мадлен. Вокруг одной руки барона теперь был обмотан бич, а в другой он держал короткий предмет, который выглядел как метелка, связанная из тонких бамбуковых прутьев. Сен-Себастьян повертел в пальцах этот предмет.

– Думаю, это лучше всего, – сообщил он Мадлен словно бы по секрету.– Кожу не разрывает, но производит отменный эффект.

Мадлен ощутила, что ее вновь охватывает волна гнетущего ужаса, и разозлилась сама на себя. Она ведь почти поборола свой страх, нельзя поддаваться на штучки этого негодяя. Но ужас не проходил, а мраморный стол, казалось, сделался еще холоднее.

– Хорошо, – одобрил Сен-Себастьян.– Было бы жаль, если бы вы слишком скоро сломались. Именно ваше сопротивление придает ощущениям пикантную остроту.

Он легонько стукнул метелкой себя по руке.

Дверь снова открылась, и в комнату стали входить мужчины. Мадлен задохнулась от унижения и стыда. Первым вошел де Ла Сеньи с выражением похотливого предвкушения на лице, за ним следовал усмехающийся Шатороз. Эшил Кресси одарил Мадлен презрительным взглядом и повернулся к Боврэ, возле которого словно приклеенный топтался де Ле Радо.

Шатороз прошествовал прямо к мраморному столу и поклонился Мадлен.

– Рад встрече, мадемуазель, – приветствовал он ее с величайшей учтивостью.– Вы не представляете, как я восхищен, увидев вас в таком положении.

– Мы все рады видеть вас в таком положении, – согласился де Ла Сеньи.– И смиренно надеемся познакомиться с вами поближе.