Имён и дат забвенье. Культ Востока, Который многолик и чьи народы Не все культ этот чтут в роды и роды. К основе поперечна нить утока… Это закат мерцающей надежды. Это этимологии обуза… Свежи лобзанья мякоть как арбуза И ярки разноцветные одежды. Железо и силлабика саксонца, Луна, что нас всё время удивляет, И этот Буэнос-Айрес, ослепляет Во снах который, снова полный солнца. Вкус винограда и воды, какао И мексиканской сласти. Звон монеты, Песок мгновений… Как подобен мне ты, Туземец дикий с острова Макао! И вечер, что подобен стольким прочим, Смиряется, стихам моим покорен, А к старости песчинок ток ускорен… Ученье мы своё не опорочим! ТРЕТИЙ
Он, третий, со мной ночью повстречался, Не меньше Аристотеля таинственный, Ум логикой, как тело, накачался, А образ жизни третий вёл воинственный. Была суббота. Ночь полна народа. Как первого не мнил, ни как четвёртого Я третьего. «Мы все его и рода» — Кто так сказал про через сито тёртого? Не знаю, повстречались ли мы взглядом, Он ехал в Парагвай, а я так в Кордову, Но точно помню, что мы были рядом. Катушку покупал он там битфордову. Его почти что выдумал я этим Набором слов, не знает его имени Никто почти… Фонариком посветим, Не доит ли коровьего он вымени? Я знаю его вкус и предпочтенья. Я вижу его луносозерцания… Пока я не вхожу в круг его чтенья, Запрещены в России прорицания. Он не умрёт. Нет, это невозможно. Читая строки эти, догадается Неужто Мир, что я в нём беспоможно Жду, когда он без Бога настрадается. В таинственном грядущем мы могли бы Друзьями стать, однако и соперниками. Под полною луной часами глыбы Люблю с ним созерцать зрачками-вперниками. То, что я совершил, непоправимо. Связь моя с ним теперь неотчуждаемая, А время мчится неостановимо, Всё ближе цифра самоподтверждаемая. На книгу Тысячи и Одной Ночи Третьего жизнь похожа повседневная. Стихи читая, щурит ли он очи? Звучит ли в его чтенье нотка гневная? Ни одного поступка нет на свете, Который не был бы еврейской рыбою. В великом Третий Ангельском Совете Боднул Второго с нежною улыбою! Ни одного такого нет деянья, Которое не стало б первым в серии Ему подобных. Ангел воздаянья За зло и за добро стоит в придверии. И почему, вздохну я, мрак со тьмою Не скроют эти строки бесполезные? Когда слезами счастья я омою Эти глаза свои, уже бесслезные? ДОКАЗАТЕЛЬСТВО По ту сторону двери человек Испорченность свою опять сугубит И вопреки молитве душу губит Странному Богу, жарптицеловек, Единому в трёх лицах. Краток век Того, камнями кто в людском кругу бит, И со Христом кто чашу не пригубит, Увидит ад из-под закрытых век. Ты этот грешник, сын мой. Что, страшна, да Смерть мёртвому? Червивых нам не надо В корзине смокв. Забвенье навсегда… Чувственное животное! Грешна да Не так же как твоя, злая менада, Душа Денницы. Ждать Его — когда? ДЕЛАТЕЛЬ Река и Гераклитово мы время. В его неосязаемом теченье Львы отразились и холмы — влеченье Напечатлений для реки — не бремя… Плачевная любовь, пепел услады, Злокозненность несбыточной надежды, Названия империй, без одежды Чьи статуи. Ни Рима, ни Эллады… Римлянина гекзаметры и грека. Хмурое море под рассвета мощью… Они страдали бледною немощью, Которая есть срам для имярека… И сон, в котором — смерти предвкушенье. Оружие и воин. Монументы… За пышные свободы те моменты Сурова кара — языка лишенье. Два Януса лица, что друг о друге Не знают ничего, и лабиринты На шахматной доске ходов… Низрин ты Предчувствуешь с горы, плывущий в струге? Рука кровавой Макбет, что способна Цвет моря изменить и труд секретный Часов во мраке… Бомба? — Да. Конкретный Ответ. «Бэби» вполне боеспособна. |
