Я был смят, раздавлен, ошеломлен и напуган.

Однако так долго продолжаться не могло. На меня уже начали обращать внимание ротозеи, что вполне объяснимо, и даже полицейский, почему-то в тюрбане, но в щегольской форменной рубахе песочного цвета, пропотевшей насквозь, стал ходить мимо меня, как кот, играющий с глупой мышью: не глядя, мелкими шажками вразвалочку, небрежно помахивая резиновой дубинкой.

Чтобы дальше не искушать судьбу, я вылез из угла и, прижимаясь поближе к стенам домов, пошел к центру, стараясь сжать волю в кулак и не давать разгуляться своим чувствам. Получилось. И уже на подходе к торговым рядам я постепенно начал осваиваться в чуждой мне обстановке.

Ближе к центру стали попадаться люди побогаче, многие в европейской одежде, а также туристы, галдящие, словно дикие гуси, собирающиеся в стаи для перелета в теплые края.

Здесь я не только привлекал внимание праздношатающихся, но и стал объектом средоточия эмоций: молодые девушки от меня шарахались, повизгивая от любопытства и боязни, люди постарше хмурились и сокрушенно качали головами, кто-то из местных нуворишей, похоже, человек с широкой душой, даже попытался всучить мне милостыню, несколько бумажных рупий, а путешествующие бездельники с белой кожей на всех земных языках предлагали – не бесплатно! – сфотографироваться на память.

Я догадывался, что мой внешний вид, скажем так, несколько необычен.

Но когда его отразила зеркальная витрина ювелирного магазина, я сам едва не шарахнулся в сторону от изумления.

На голове у меня красовался немыслимый самодельный колпак с завязками, длинные волосы закрывали плечи, а загорелое до черноты лицо обрамляла косматая бородища СоловьяРазбойника. Поверх узорчатых шальвар была наброшена прямо на голое тело ветхая накидка с бахромой, на шее висел, наподобие талисмана, кошель-кисет с драгоценными камнями, а босые ноги были обуты в деревянные башмаки; в таких хаживал Али-Баба до того, как разбогател…

Лавку Бхагат Синга, рекомендованную учителем, я нашел только с третьего захода: почти все, у кого я спрашивал о ее месторасположении, смотрели на меня как на безумца и торопились побыстрее убраться подальше.

Лишь трое из прохожих указали направление: очень важный господин с брюхом пудов на пять – он только небрежно ткнул в сторону одной улицы и пробормотал на непальском: "Там, за углом…"; конечно же за углом было совсем не то, что мне нужно; попрошайка с крысиной мордочкой – узнав, что я беднее, чем он, нагло хихикнул и потянул за собой; но когда проворные руки пакостника после тщательного обследования одежды доверчивого попутчика подтвердили его нищету, он злобно выругался и исчез в какой-то подворотне; и лишь угрюмый малый разбойного вида, у которого под одеждой явно угадывался кривой индийский кинжал, без лишних слов нарисовал пальцем на песке примитивную, но точную схему, ткнул в нее пальцем и был таков.

Как раз он и оказался моей палочкой-выручалочкой.

Самое смешное – я раза два проходил мимо лавки Бхагат Синга, но даже не мог подумать, что она прячется позади супермаркета, в проходном дворе.

Конечно, и супермаркет был в непальском варианте – довольно уродливое двухэтажное строение, но в центральной части столицы – и проходной двор напоминал тюремный во время прогулки заключенных, так много толпилось там подозрительных личностей неизвестно с какой целью (в том числе и торговцев, разложивших свои товары прямо на земле).

Я не стал гадать, что это за сборище, протолкался к лавке и вошел в низкую дверь, едва не треснувшись лбом о притолоку.

Внутри царил полумрак, разбавленный светом одинокой люстры, но было прохладно и свежо – где-то за прилавком тихо ворчал напольный кондиционер. Окон в торговом зале не было, их место занимали витражи с неяркой подсветкой. На полках пылилась всякая всячина, в основном поддельный антиквариат, так обожаемый туристами.

Правда, было очень сомнительно, что кто-либо из них отважится заглянуть на задворки супермаркета. Если только, конечно, не после обильных возлияний, в полном отрубе, когда и море по колено…

– Тебе чего, мерзкий попрошайка! – Голос над ухом едва не оглушил меня. – Пошел прочь, иначе, клянусь Буддой, я размозжу тебе голову этой палкой!

Бхагат Синг оказался человеком среднего роста, но плотной комплекции, с длинными усами и круглыми совиными глазищами.

Со слов Юнь Чуня я знал, что Бхагат Синг – сикх[44], бежавший из Индии в Непал по причине, которую он никому так и не объяснил, даже своим ближайшим друзьям. И здесь, в Катманду, его деятельность, насколько мне было известно, тоже не всегда находилась в рамках закона, но он до сих пор ухитрялся быть невидимым, что называется, под фонарем.

Сколько и кому он за это платил, можно было только догадываться…

– У меня к вам дело… – попытался я мирно начать беседу.

Не тут-то было. Бхагат Синг словно с цепи сорвался:

– Ах ты, ублюдок, чтоб тебя ракшасы[45] сожрали! Дело у него, видите ли, есть!..

Он продолжал орать, распаляясь все больше и больше, а я отступал к прилавку, безуспешно пытаясь вставить хоть слово в его словесный тайфун. Вскоре я был прижат к кассе, а хозяин лавки уже примеривался огреть меня по голове увесистой дубинкой – каким-то древним раритетом.

И тут мне на глаза попалась кучка медных монет, лежавших на прилавке в мелкой пластиковой мисочке. Молниеносным движением достав одну из них, я неуловимым движением пальцев согнул ее пополам и протянул сикху.

Он затих мгновенно, на полуслове, будто его, как радиоприемник, выключили, нажав на клавишу. В глазах хозяина лавки вдруг появилось выражение, присущее дворняжке, узревшей, как здоровенный соседский барбос нахально обгладывает ее любимую кость.

– Считай, что мы познакомились, – резко сказал я и швырнул монету на прилавок. – Мне сказали, что ты скупаешь разные камушки. – Я достал свой мешочек, развязал его и вытащил камень величиной с небольшой грецкий орех. – Взгляни…

– И-и… И-извините, уважаемый сахиб[46]… – Нездоровая бледность на щеках сикха внезапно уступила место густому румянцу; он схватил камень, как коршун зазевавшегося воробья. – Мараката![47] Мараката… Ах, какой прекрасный… Ах, ах…

– Я хочу его продать. Берешь?

– Возможно… – Первый порыв истинного ценителя прекрасного прошел, и Бхагат Синг опять вернулся в шкуру торговца-пройдохи. – Камень неплох, спору нет… но вот здесь пятнышко, а тут небольшая трещинка… да и цвет не очень… А сколько при огранке потеряется! М-да…

– Сколько! И давай быстрей думай, время у меня ограничено.

Бхагат Синг, вытаращив глаза, с отчаянной решимостью выпалил цену. Она была по меньшей мере в пять раз ниже настоящей стоимости изумруда. На сей счет меня просветил отшельник, при расставании оценивший все камни в мешочке, чтобы меня не обманули такие проходимцы, как "уважаемый" хозяин лавки.

– За эту цену я тебе сейчас булыжник с мостовой принесу, – мрачно сказал я. – Ладно, верни камень. Найду кого-нибудь пощедрее, чем ты.

– Э-э, постойте, уважаемый сахиб, не горячитесь! – Сикх прижал камень к своей груди. – Торговля – это ритуал. Его нужно соблюсти. Я предлагаю… – Он слегка поднял цену.

Черт бы побрал восточные заморочки! И об этом меня предупреждал Юнь Чунь. Теперь нужно торговаться до посинения, чтобы выйти на настоящую цену кристалла изумруда, хотя ее знал и я, и лавочник-сикх.

Мы сошлись в цене только через двадцать минут. Бхагат Синг даже охрип, а я, сцепив зубы, лишь монотонно бубнил свои цифры, раскачиваясь из стороны в сторону, как буддийский монах на молитве.

– Хе-хе… Хе-хе… – посмеивался довольный лавочник, любуясь ценным приобретением. – Уважаемый сахиб, а вы не хотите продать мне и другие камни из вашего кошелька? – вдруг спросил он вкрадчиво, плутовато отводя глаза в сторону.