Она была так погружена в эту работу, что чуть не отложила вместе с ежедневной почтой конверт, который привлек ее внимание почтовой маркой Южной Дакоты. В углу она прочла имя – Элмер Хоукинс. Это был один из старых друзей Перри. Она вскрыла конверт и стала читать письмо.

"Дорогая Вилли.

Может быть, ты уже не помнишь меня, но у меня такое чувство, что я знаю тебя хорошо, потому что Перри постоянно говорит о тебе. Ты единственная, кто у него есть и кто бы мог ему помочь. Вот что случилось, Вилли.

На прошлой неделе новый шериф задержал Перри за бродяжничество, и все потому, что он немного выпил и заснул в парке. Перри остался бы в тюрьме до второго пришествия, и мне пришлось взять его под залог. Ему некуда деться. С тех пор, как его хижина сгорела, он живет как бродяга, у которого нет дома. Я знаю, что он очень плохо поступил с твоей матерью, но, может быть, ты простишь его. Ведь он твой отец, и будет не совсем правильно, если он так плохо кончит. Это все, что я хотел тебя написать.

С уважением, Элмер Хоукинс.

P.S. Никому не рассказывай об этом письме, потому что Перри гордый человек".

Письмо разбередило ей душу и вызвало противоречивые чувства. Что-то подсказывало ей, что она должна помочь Перри, но она не могла простить ему то, что он сделал с матерью.

Она позвонила Ларри Кьюсаку.

– У меня для вас есть работа, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы поехали в маленький городок в Южной Дакоте... в Белл Фурш. Вы положите некоторую сумму денег в местный банк на предъявителя. От кого – придумайте сами.

– А кто должен их востребовать? – спросил Кьюсак.

Вилли запнулась в нерешительности.

– Его зовут Перри Делайе... Он мой отец.

– Нет вопросов, адвокат, – сказал Кьюсак после небольшой паузы. – Если вы когда-нибудь захотите поговорить на эту тему, помните – я к вашим услугам...

Спасибо тебе, Кьюсак, думала она, вешая трубку. Она делает, что может, и, возможно, когда-нибудь наступит день, который принесет прощение и мир.

Не впервые за время работы Вилли огорчали сплетни. Обычно они печатались в газетах, и им уделялось мало места. Но при упоминании дела Сюзанны, где она представляла истца, ее имя стало звучать во всех новостях.

Одна из газет Коннектикута назвала ее авантюристкой, другая сообщила, что они с Сюзанной были сокурсницами, и определила ее участие в деле как долг старой дружбы. Вилли никогда не беспокоило, что говорят о ней. Она лишь молила Бога, чтобы эти сплетни не повлияли на Сюзанну.

Она все больше и больше тревожилась за ее здоровье. Сюзи очень много курила, исчезли ее былая веселость и живость, а вокруг рта легли морщины. Ее некогда стройное и изящное тело сейчас казалось болезненно хрупким. Прекрасная светлая кожа побледнела и стала прозрачной, и только ее темно-карие глаза горели неестественным блеском.

– Все будет в порядке, – снова и снова повторяла ей Вилли, чувствуя, что она бессильна спасти подругу, и все, что она может, – это сделать остаток ее жизни терпимее.

Слушание дела началось с выступления адвокатов обеих сторон. Потом вызвали Джима. Отвечая на вопрос своего адвоката, он объяснил причину, почему он хочет забрать своих детей.

– Я ничего не имею против моей бывшей жены Сюзанны, – сказал он. – И я глубоко сожалею, что она больна. Я просто хочу оградить наших детей от испытания, которое может оставить страшный след в их жизни...

– Сделай что-нибудь, – прошептала Сюзанна, потянув Вилли за рукав. – Он говорит так чертовски убедительно...

Вилли покачала головой. Попытка дискредитировать человека, подобного Джиму, может обернуться против них. Она решила дать ему высказаться до конца.

Его адвокат представил суду необходимые бумаги, подписанные сотрудниками и соседями Джима, которые свидетельствовали, что он является солидным и респектабельным человеком и любящим отцом. Вилли тоже подала бумаги, характеризующие Сюзанну таким же образом.

Потом выступил свидетель Джима, детский врач-психолог из университета Корнеля. Холодная рука Сюзанны сжала под столом руку Вилли, когда врач объяснял, что для детей будет лучше, если их оградить от картины тяжелой болезни матери. Он рекомендовал передать детей Джиму, назвав это "самым гуманным решением для всех заинтересованных сторон".

– Как бы не так, – прошептала Вилли, вставая, чтобы задать ему вопрос.

– Ваше звание детского психолога, конечно, впечатляет, – сказала она. – Но можете ли вы сказать нам точно, сколько случаев такого рода было в вашей практике?

Психолог прочистил горло.

– Сложно ответить на этот вопрос, адвокат. Все случаи отличаются друг от друга, и трудно встретить два одинаковых...

– Хорошо, – сказала Вилли. – Позвольте мне иначе задать вопрос. Сколько подобных случаев было в вашей практике? Один? Десять? Или это первый случай? И не забывайте, доктор, что вы дали присягу...

Психолог замялся.

– Если быть точным, адвокат, то такой случай у меня впервые, но у меня...

– Спасибо, доктор. Значит, можно сказать, что ваши выкладки базируются на голой теории?

– Да, но...

– Спасибо, доктор. У меня нет больше вопросов. Она подмигнула Сюзанне, у которой на лице появилось подобие улыбки.

Тем временем психолог объяснял, что ему приходилось лечить детей, травмированных смертью одного из родителей.

Потом Вилли пригласила своего психолога, который сказал, что дети будут чувствовать себя обиженными и покинутыми, если сейчас оторвать их от матери.

– Доктор Иделстейн, – сказала Вилли. – Позвольте задать вам тот же самый вопрос, который я только что задавала вашему коллеге. Были ли в вашей практике точно такие случаи?

– Нет.

– Значит, ваша точка зрения основывается на той же самой информации, которой пользовался доктор Кингслей? Вы сообщили нам ваше личное мнение, я правильно вас поняла?

– Да, это так.

После обеда Вилли пригласила своего второго и последнего свидетеля, представителя Центра раковых заболеваний.

– Доктор Фарбер, – начала она. – Вы обследовали моего клиента и ознакомились с историей ее болезни. Базируясь на вашем огромном опыте, что вы можете прогнозировать?

– При всем своем большом опыте, я менее всего склонен к обобщениям, адвокат. Я видел смерть пациентов, которые должны были жить, и у меня были случаи излечения больных, не поддающиеся никаким объяснениям с медицинской точки зрения. Единственное, что я могу сказать, – это то, что женщина, которую я обследовал, серьезно больна, и что она сможет прожить, возможно, год или около того.

– Главное, чтобы у нее было желание жить, не так ли?

– Да, это так. У меня были случаи, когда пациенты продлевали себе жизнь только потому, что сильно хотели жить.

– Но Сюзанна, к счастью, имеет большую силу воли и желание жить, не так ли, доктор? Ведь есть новые методы и препараты для лечения, которые эффективно используются для таких больных, как Сюзанна?

– Да, это так. Хотя я и консервативно отношусь к новым методам лечения.

Настала очередь адвоката Джима задавать вопросы.

– Доктор Фарбер, можете ли вы описать симптомы болезни?

Вилли почувствовала, как трясется Сюзанна, когда доктор стал перечислять их: "быстрая потеря веса... Невозможность глотать твердую пищу... постепенная потеря умственных способностей... периоды острой боли". Она испытывала большую ненависть ко всем, кто подверг Сюзи такой пытке.

– Доктор Фарбер, – обратилась она к нему, – то, что вы описали, – это ужасно и не в пользу моего клиента, не так ли?

– Да.

– И если мой клиент будет в таком состоянии, она не сможет находиться дома и заботиться о своих детях. Она ляжет в больницу, правильно?

– Да, именно так.

– Спасибо, доктор.

Адвокат Джима взял слово и с большим состраданием и симпатией к Сюзанне подчеркнул, что действия его клиента объясняются только интересами детей.

Настала очередь Вилли выступить с речью. Она встала, и голос ее зазвучал уверенно и громко.