— Да уж! Но между приступами он чувствовал себя неплохо, а в тот день вообще выглядел совершенно здоровым.
Леди Франклин прикусила губу и замолчала.
— Может быть, хотите послушать радио? — предложил Ледбиттер.
— Благодарю вас, но пока не надо. Может быть, чуть-чуть попозже, но не сейчас. Я так много слушала радио... Дело в том, что после смерти мужа у меня был нервный срыв...
— Это плохо, — сказал Ледбиттер. — Жуткое дело — нервный срыв.
— Я все время думала о том самом дне — мне казалось, что если бы в тот момент я осталась дома, не пошла бы на этот глупый коктейль, ничего бы не случилось. Я не могу простить себе, что он умирал, а меня не было рядом. Он не любил быть один. Я проклинала себя, что не осталась с ним, не могла взять его за руку и что-то сказать... не важно, что именно. Если б он до этого болел, пусть недолго, я бы как-то подготовилась... если б только мы могли сказать что-то друг другу на прощанье или хотя бы посмотреть в глаза...
Тут она посмотрела в глаза Ледбиттеру с таким отчаянием, что водителю на какое-то мгновение стало не по себе. Впрочем, раздражение из-за того, что она пристает к нему с неуместными признаниями, по-прежнему не покидало его. Ну почему он обязан все это выслушивать?! Тем не менее он сделал над собой усилие и участливо произнес:
— Вам обоим не повезло, миледи.
— Мне тоже так кажется. Правда, все уверяют меня, что ему в каком-то смысле даже повезло — о такой смерти можно только мечтать, подумать только — умереть не страдая! Наверное, они правы: я бы просто не вынесла, если б он умирал в страданиях. Но все равно эта внезапность... Так ужасно, когда люди умирают внезапно... У вас такое бывало?
На войне Ледбиттер столько раз видел, как умирают внезапно, что давно сбился со счета. Ни самая идея внезапной смерти, ни ее вид не вызывали у него никаких эмоций. Но он честно напряг память, пытаясь представить себе, что испытал, когда впервые увидел смерть. Кажется, тогда его страшно тошнило — в самом прямом смысле. Но, окинув мысленным взором ту внушительную дистанцию, что отделяла зеленого юнца Ледбиттера от Ледбиттера нынешнего, он сказал:
— Это оглушает. Точно обухом по голове. Кошмарное, надо сказать, ощущение.
Не успел он произнести эти слова, как леди Франклин заметно оживилась.
— Вы правы, — подхватила она, — вот именно: обухом по голове. Правда, себе я бы очень хотела пожелать такое — я имею в виду внезапную смерть. А вы?
— Скоропостижно скончаться? А что? Почему бы и нет? В любую минуту. Пожалуй, только не сейчас.
Леди Франклин улыбнулась.
— Согласна: только не сейчас. Впрочем, люди так устроены, что всегда находят повод произнести: «только не сейчас». Кроме того, скоропостижная смерть — удар для близких. Наверное, приключись с вами такое, многие бы очень опечалились.
Ледбиттер промолчал.
— Дело не только во внезапности, — продолжала между тем леди Франклин. — Я бы вынесла это потрясение, этот шок, но с его смертью что-то ушло безвозвратно, что-то оборвалось: так обрывается вдруг мелодия. Оборвалась мелодия нашей жизни. Мы выводили эту мелодию и одновременно внимали ей — вы понимаете, что я имею в виду? Но мы не допели и не дослушали, главное так и осталось нераскрытым. Впрочем, муж пытался кое-что сделать. Он знал, что серьезно болен, но я-то об этом не подозревала. Он запретил доктору говорить мне о его здоровье. А вдруг это вынужденное молчание, невозможность рассказать мне все как есть и ускорило конец?.. Я знала — ему надо беречься, но надеялась, что впереди у нас годы счастливой жизни. Многое потом не давало мне покоя, но все-таки самое ужасное, что занавес упал так внезапно, поверг мою жизнь в хаос и мрак. Если бы только мы успели сказать что-то друг другу! Одного-единственного слова — «дорогой!», «дорогая!» — хватило бы вполне, оно подвело бы итоги, выразило бы наши чувства. Пусть даже это были бы горькие слова, ничего, мне все равно стало бы легче. Я была готова страдать вместе с ним, рядом с ним. Мы многое делали сообща, но никогда не страдали вместе, не жили общей болью. Его приступы не в счет — он всегда быстро поправлялся. Мы так и не открыли друг другу наши душевные глубины, не встретились под знаком вечности. Простите, если я говорю слишком театрально...
— Вовсе нет, миледи, — поспешил успокоить ее Ледбиттер. По правде говоря, до него дошло очень немногое из монолога леди Франклин. В какой-то момент он отключился и слушал вполуха, как радио — радио, правда, куда приятнее. Господи, скорее бы включить приемник!
Ее последние слова, однако, застряли у него в голове. «Под знаком вечности!» Только богачи могут себе позволить роскошь прислушиваться к своим капризным душам, до чего же они обожают такие выражения! Лично для него эти слова ассоциировались с процедурой захоронения бренного тела, которое с определенного момента делается жуткой обузой для окружающих — участь, очень скоро ожидающая и его самого, если за руль будут по-прежнему допускать женщин и они станут гонять по Лондону, как, например, вот эта...
Вскоре леди Франклин снова нарушила молчание.
— Откровенно говоря, я и по сей день не знаю, что именно должна была тогда ему сказать, — произнесла она задумчиво. — А ведь уже два года, как он умер, и у меня было предостаточно времени на размышления. Порой мне кажется, что я уже вижу эти слова, могу потрогать их рукой, знаю, что испытала бы, если б сумела их произнести. Я по-прежнему не теряю надежды их отыскать, но пока ничего не получается. Если б только я сумела внушить себе, что он может меня сейчас услышать, я бы обязательно нашла и произнесла эти слова. Но, увы, мертвые нас не слышат...
— И порой слава Богу, что не слышат, — отозвался Ледбиттер.
Леди Франклин улыбнулась и сказала: «Наверное, вы правы». Затем ее лицо снова затуманилось.
— Но если говорить всерьез — надеюсь, что вы не имеете ничего против, — эти несказанные слова преследуют меня страшным кошмаром. Муж так и не узнал, как я к нему относилась. Он умер в неведении. Да и как он мог догадаться — ведь я вела себя так легкомысленно. Я уже плохо помню, какой именно я была в те дни, с тех пор я сильно изменилась, могу сказать только одно: раньше я не думала о жизни, я просто жила... Я была очень юной, гораздо младше мужа. Я и замуж-то не собиралась, но все вокруг стали меня очень уговаривать, им казалось, что именно такой человек мне и нужен. Я была страшно напугана богатством мужа. («Нашла чего бояться, — удивился про себя Ледбиттер. — Готов побиться об заклад, что она быстро оправилась от испуга и все его денежки пересчитала до пенса!») Если бы кто-нибудь сказал, что я вышла замуж ради денег (а такое, наверное, говорилось), это было бы неправдой, но если б сказали, что я выходила за него без любви (не сомневаюсь, что и это тоже обсуждалось!), то здесь было больше истины. Но потом я его полюбила — возможно, не так, как любят тех, кто совершенно здоров и не нуждается в постоянном присмотре, но все равно полюбила. Говорят, что я была хорошей женой, и потому он не мог не знать, как я к нему относилась. Но, по-моему, это не так. Умирая, он понимал одно — если вообще сохранил способность что-либо понимать в свой смертный час, — меня нет дома, я в гостях. В то время я обожала ходить в гости, а муж больше любил побыть дома. По-моему, самое важное в нашей жизни состоит в том, чтобы те, кого мы любим, знали о наших чувствах. Разве я не права?
Леди Франклин явно ожидала ответа. Ледбиттер, которого никто не любил и который, в свою очередь, тоже никого не любил, был в замешательстве.
— Если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся... — начал он и вдруг почувствовал прилив уверенности, — если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся, — повторил он мрачно, — то, пожалуй, вы правы: надо говорить правду — в этом тоже есть свое удовольствие.
Леди Франклин улыбнулась:
— Вы так полагаете? Признаться, я имела в виду кое-что другое. Мне просто кажется — возможно, вы со мной не согласитесь, — что если во враждебности между представителями рода человеческого есть что-то вполне естественное и даже как бы само собой разумеющееся (Ледбиттер был полностью согласен с этим тезисом, хотя и промолчал), то с любовью все обстоит как раз наоборот. Что бы ни говорил Блейк... — тут, вовремя заметив, что имя Блейка не произвело на собеседника никакого впечатления, она слегка взмахнула рукой. — Блейк считал, что любовь очевидна и без слов, но я убеждена, что о любви надо говорить. Но сама так этого и не сделала.
