Убеждение, что он, Ледбиттер, не сделал ничего дурного, моментально нарисовало в его сознании картину всеобщей гармонии.

Одно лишь не давало ему покоя, хотя это и была совершеннейшая нелепость. Ледбиттеру почему-то казалось, что его сегодняшняя поездка с леди Франклин станет последней. Но с чего он так решил? Они ведь расстались в лучших отношениях — почему бы ей не пользоваться его услугами и впредь? Как и большинство его клиентов, она держала собственную машину за городом, а в Лондоне предпочитала нанимать автомобиль с шофером. Почему же в таком случае ей не продолжать нанимать его? Мало ли что ему не нравится ее дорогой Хьюи — он ведь об этом помалкивает, а значит, не дает Хьюи оснований питать к нему недобрые чувства.

Может, ему просто казалось, что раньше, до замужества, леди Франклин принадлежала ему, Ледбиттеру, а теперь будет принадлежать другому, и потому сегодняшний выезд представлялся прощальным? Вдруг навязчивая идея свадебного подарка была вызвана подсознательным желанием изгнать ее из своего сердца, расстаться по-хорошему, а расставшись, начать жизнь, в которой ей уже не будет места? Вдруг он хочет поскорее разделаться со своими романтическими мечтаниями? Впервые он думал только о себе, леди Франклин словно перенеслась в сферы, недоступные его воображению. Его подарки должны были помочь ей поскорее переселиться в ту счастливую страну, куда ему (но не его подаркам) вход воспрещен. Он был незаменим в ненастье, его забросило к ней ураганом беды. Но беда прошла, снова засияло солнце, и он стал не нужен. Он прекрасно это понимал и, как ни странно, не печалился. У него было чувство человека, который выполнил труднейшую миссию, он был счастлив ее счастьем (считая себя его творцом), и если других столь же ответственных заданий пока не предвидится — что ж, тем хуже для него.

Впрочем, он был совсем не так одинок, как ему казалось. Направляясь в гараж и сжимая в руке конвертик с медальоном — гигант святой Христофор с младенцем на руках, — Ледбиттер вдруг почувствовал невероятное воодушевление: лимузин притягивал его, словно магнит. Теперь-то, благодаря ему, слившись с ним, управляя им и собой, он обретет подлинную свободу. И никаких больше душевных экспериментов. Хватит.

Он не успел еще привыкнуть к новой системе переключения скоростей, но всему свое время. Ощущение езды, контакта с машиной вдохновляло и окрыляло. Ледбиттер ехал медленно — гораздо медленней допустимого минимального предела тридцать миль в час — и наслаждался. Увидев почтовый ящик, он притормозил и бросил в него конвертик — легкий, как перышко, конвертик с медальоном и запиской: «Леди Франклин — с лучшими пожеланиями. Пусть это принесет вам счастье, миледи. С. Ледбиттер».

«Да-а, в прошлый раз я выступил в другом жанре!» — усмехнулся про себя Ледбиттер. Но тем не менее второе письмо он опускал с не меньшим душевным трепетом, что и первое, анонимное. Борясь с нахлынувшими чувствами, Ледбиттер не обратил внимания, что сегодня уже почту вынимать не будут, и, стало быть, его послание пролежит в ящике до завтрашнего утра. Но письмо письмом, а кое-что он должен сказать леди Франклин лично, вот тогда и настанет пора подвести черту. Он должен непременно объясниться с ней — иначе ему не будет покоя. Но что именно он ей скажет? Впервые он ехал по городу без своего талисмана и тщетно пытался отыскать эти заветные слова.

Стоит внушить себе, что все идет хорошо и что ты очень для этого постарался, как уже нелегко понять истинное положение вещей, которое порой бывает весьма плачевным.

За непроницаемой внешностью Ледбиттера скрывался тонкий знаток человеческой натуры. На сей раз, однако, он так увлекся своими фантазиями, что перестал следить за тем, что происходит вокруг. Он, правда, обратил внимание, что Хьюи, сев в машину, не сказал ему «добрый вечер», но отнес это исключительно на счет рассеянности или невоспитанности клиента.

Они ехали по Кингс-роуд к Белгрейв-сквер, и Ледбиттер уже предвкушал, как, открыв дверцу перед леди Франклин, он торжественно обновит машину. Слава Богу, Хьюи не заметил, что у него, Ледбиттера, новая машина, — так даже еще интереснее! Впрочем, скорее всего, леди Франклин тоже ничего не заметит — хотя, конечно, кто ее знает... Так или иначе, Ледбиттер заготовил два варианта комментариев — в зависимости от обстоятельств.

Где-то в отдалении забубнил еле слышный голос. Сначала Ледбиттер не придал этому значения, но вскоре вздрогнул от резкого стука в стекло. Господи — перегородка! Как же он про нее забыл! Отодвинув стекло, он обернулся и почтительно спросил:

— Вы что-то сказали, сэр?

— Вы не туда поехали! — раздраженно прокричал в ответ Хьюи. — И это уже не впервые! Вы что, не знаете Лондона?

— Разве нам не на Саут-Холкин-стрит? — удивился Ледбиттер и тут же понял, что сморозил глупость.

— Да нет же, черт возьми. В Кэмден-Хилл.

— Вы мне ничего не сказали, сэр, — парировал Ледбиттер, который к этому моменту уже собрался с мыслями и был готов к отпору.

— Я думал, вы знаете...

Но когда Ледбиттер развернулся и выехал на Слоун-стрит, он вдруг настолько растерялся, что и впрямь забыл дорогу и вынужден был притвориться, будто забарахлил переключатель скоростей. Что это все означало? Куда они, черт бы их побрал, собрались? Неужели втроем? В его сознании прочно прочертилась улица с односторонним движением в направлении Саут-Холкин-стрит.

— Да не сюда же!

— Прошу прощения, сэр, — сказал Ледбиттер и еще раз повернул налево. Он уже не сомневался, что сегодня не увидит леди Франклин, и, конечно, огорчился, но за этим огорчением таилось зловещее ощущение чего-то непоправимого, как клещами, стиснувшее ему грудь.

Констанция, как обычно, ждала их у дверей: ее высокая стройная фигура одиноко маячила на пустынной улице. Она смотрела на них вполоборота, отчего лицо ее казалось меньше. Ледбиттер вышел из машины и распахнул дверцу перед Хьюи, который, немного помедлив, выбросил наружу свои длинные конечности и оказался на тротуаре рядом с Констанцией.

— Разве ты не хочешь меня поцеловать? — осведомилась та, подставляя ему щеку.

Последовал поцелуй.

— Я так и знала, что все окажется сложнее, чем мы предполагали, — пробормотала Констанция скорее самой себе, чем спутнику.

— Ты всегда все знаешь! — буркнул он, усаживаясь в машину вслед за ней.

— Да у вас, оказывается, новая машина! — весело воскликнула Констанция. — Стеклянная перегородка! В старой такой не было. Как здорово! Ну теперь уж мы всласть посекретничаем.

Хьюи не сказал ни слова.

Перегородка была по-прежнему раздвинута. Ледбиттер честно собирался закрыть ее, чтобы посторонние голоса не отвлекали его; ему так хотелось оказаться наедине с машиной, насладиться тем безмолвным диалогом, который был для него содержательней любой самой интересной беседы. Но теперь его разобрало любопытство: что же все-таки произошло? Чтобы не закрывать перегородку, он повернулся назад и спросил:

— Куда теперь, сэр?

— Даже не знаю, — отозвался Хьюи. — Пожалуй, снова в Ричмонд. Ты ничего не имеешь против, краса и гордость Ричмонда? — обратился он к Констанции.

— Куда прикажешь, — отозвалась Констанция, несколько опешившая от его тона.

— Стало быть, в Ричмонд, — скомандовал Хьюи. — Как в прошлый раз.

Ледбиттер сделал движение, как бы закрывая перегородку, но оставил крошечную щелочку, незаметную в темноте.

Некоторое время в машине царило молчание, которое никто не хотел нарушать. Наконец Констанция сказала:

— Может быть, нам не следовало сегодня встречаться?

— Может быть, — отозвался Хьюи.

— Но, милый, это была твоя идея, хотя мне показалось, что в подобных обстоятельствах...

— Я слушаю.

— Это было бы неблагоразумно.

— Но я проявил упрямство, ты это хочешь сказать?

— Милый, у тебя такой грустный голос, — сказала Констанция. — Я понимала, что сегодня веселья не будет. По крайней мере, для меня. Да и для тебя, пожалуй, тоже. Во всяком случае, праздновать нам нечего, но раз ты так хотел, я пришла, чтобы... показать... показать...