А эта песня вам нравится, миледи? Нет, Стив, не нравится: она ужасна и отвратительна. Давайте лучше поговорим о знаменитых французских соборах. Да нет же, черт возьми! Какой он ей Стив? Он Ледбиттер. Все, Ледбиттер. Прощайте.

Похоже, они и впрямь распрощались навсегда. А заодно он может помахать ручкой и сумме, что причитается с нее за этот месяц. Вряд ли она упустит возможность кое-что на нем сэкономить. Любая женщина на ее месте поступила бы именно так. Знает ведь, что напоминать о долге он не будет и в суд, понятное дело, не подаст. Попробуй тут подать!

«Этот человек, милорд, напал на меня с непристойными целями в своей машине — нет, не в своей, а в моей машине, потому что я заплатила за нее из собственного кармана (только сейчас Ледбиттер вспомнил о подарке леди Франклин). А теперь у него хватает наглости требовать, чтобы я оплатила его счет. Я категорически отказываюсь платить и надеюсь, что все те, кто имел несчастье пользоваться его услугами, последуют моему примеру».

Убедив себя, что леди Франклин откажется платить, Ледбиттер разозлился так, словно уже получил отказ. Он успешно внушил себе, что ее поведение с того самого момента, когда она впервые заказала его машину, было чистой воды притворством и служило одной-единственной цели: спровоцировать его на этот, что и говорить, опрометчивый поступок, чтобы потом с позором прогнать как зарвавшегося хама. Относясь к окружающим как к потенциальным врагам и считая это единственной разумной тактикой, отступать от которой он позволял себе, лишь когда того требовали интересы дела, Ледбиттер и не подозревал, что, возненавидев леди Франклин, он делал больно только самому себе. Он совершил досадную, но, увы, весьма распространенную ошибку: принял благодарность за любовь.

Отличная песня, не правда ли, миледи? Что вы, Стив, это не песня, а какой-то кошмар! Давайте лучше поговорим о культе девы Марии. Впрочем, никакой он не Стив, а Ледбиттер.

Ну что ж, март уже кончился, и скоро прояснится его финансовая ситуация. Первого апреля (как раз в день дураков, мрачно усмехнулся он) его секретарь отправил леди Франклин счет за истекший месяц. В марте она почти не пользовалась его машиной, и счет был бы ерундовым, если бы не последняя запись: Винчестер и обратно плюс ожидание — восемь фунтов десять шиллингов шесть пенсов. Ровно, так сказать, по счетчику. За оскорбление — ни гроша. Может, напрасно он такой щедрый?

Я спою дальше, миледи? Нет, нет, спасибо, Ледбиттер. Того, что я слышала, вполне достаточно.

Через два дня с очередной почтой он получил конверт, надписанный незнакомым почерком. К его удивлению, письмо было от леди Франклин: обычно от нее приходили машинописные послания, которые, судя по всему, печатала ее секретарша. На сей же раз, заключил он, конверт был надписан ее рукой. Взглянув на чек, он увидел, что вместо привычного инициала Э. и росчерка значилось «Эрнестина Франклин». Сопоставив конверт и чек, он снова убедился, что писала одна рука.

Вначале Ледбиттер испытал невероятное облегчение: вот они, деньги, которые он уже считал потерянными! Затем к радости примешалось беспокойство. А где секретарша? Ушла в отпуск? Почему бы и нет? Но все-таки что-то явно не так. Это не случайность... А что, если надписанный от руки конверт и подпись полным именем таили в себе какую-то информацию — но какую? Может, она хотела дать ему понять, что не сердится на него?

Она с ним расплатилась — как всегда, сполна и с присущим ей изяществом. Впервые за последние дни он подумал об их разрыве с сожалением. Подумать только — потерял одного из лучших клиентов, какие на дороге не валяются. Он был готов исколотить себя за глупость. Авантюрист проклятый! Если бы все пошло позадуманному и она ответила на его поцелуй, то, чем черт не шутит, он мог бы стать обеспеченным человеком. С деньгами леди Франклин расставалась легко. Но неужели он забыл, что она не от мира сего? Не слишком ли многого он от нее захотел? Ну что ж, он сделал ставку и проиграл. Погнавшись за тысячами своей потенциальной любовницы, он упустил сотни вполне реального клиента.

Эрнестина... Эрнестина... Он несколько раз произнес это имя вслух — сначала автоматически, как попугай, потом с выражением — получилось так жалобно, словно он умолял ее вернуться. Какое редкое имя! Правда, на днях его пассажиры упоминали какую-то Эрнестину, но он, Ледбиттер, столько наслушался их болтовни, что перестал обращать на нее внимание.

«Благодарю вас. Все!» — так, кажется, сказала ему на прощание леди Франклин. Все, да не совсем! От нее пришел чек. Но, расписавшись и поставив на нем печать своей фирмы, Ледбиттер вдруг почувствовал, как в душе его словно что-то щелкнуло. Теперь, похоже, они и в самом деле распрощались. Господи, какого же дурака он свалял! Поверил женщине! Они ведь и сами не знают, чего хотят. Ни в коем случае не вступать с женщинами ни в какие серьезные отношения — гласило его правило номер один. Расставаясь с ними, вычеркивать их из памяти — это было правило номер два. Последнее теперь сделать нетрудно: ведь он уже почти не сердился на леди Франклин. Точнее, просто не сердился.

— Милый, ты все замечательно придумал, но почему такая расточительность?! Ты получил наследство? Когда мы на днях обедали в «Хромом утенке», ты не казался богачом.

— Ты хочешь сказать, что я не заплатил...

— Боже упаси! Но тебя, видно, мучает совесть...

— Я не виноват, что все считают меня... Впрочем, за это время кое-что действительно произошло.

— Вот видишь. Так расскажи мне об этом, Хьюи.

Хьюи немного помолчал.

— Уж не знаю, стоит ли. Боюсь, ты меня будешь ругать.

— Неужели я могу тебя ругать за то, что приносит деньги?

— Кто тебя знает.

— Ты вспомни, разве я что-нибудь тебе говорила, когда ты приносил честно заработанные деньги — или даже не очень честно заработанные?

— Конечно.

— Когда же?

— Начать с того, что тебе не нравятся мои картины, а ведь это мой источник доходов.

— Может быть, мне и не нравятся твои картины, — возразила Констанция, — но я ничего не имею против того, чтобы тебе за них платили.

— Кое-кому мои картины нравятся, — угрюмо пробормотал Хьюи.

— Верю тебе на слово и очень за тебя рада, но неужели поклонники твоего таланта так богаты?

— В общем, мне опять кое-что перепало.

— От кого же, если не секрет?

— От Эрнестины.

Ледбиттер, который вез своих пассажиров обедать в Ричмонд, услышав имя, и бровью не повел, но весь обратился в слух.

— Она поручила тебе очередной портрет? — осведомилась Констанция тем непринужденно-равнодушным тоном, каким обычно спрашивают: «Ну как вчера повеселились?»

— Да. Ей понравился портрет мужа.

— У нее объявились новые мужья-покойники?

— Нет,-— сказал Хьюи.

— Она, кажется, обожает своих родственников и живет одними воспоминаниями — во всяком случае, раньше за ней это водилось. Наверное, у нее померла любимая тетушка, память о которой она собирается с твоей помощью увековечить?

— Нет, — отозвался Хьюи, почувствовав, что его спутница сгорает от любопытства, а потому не торопясь раскрывать карты. — На сей раз она хочет, чтобы я поработал с живой натурой.

— Весьма опрометчивый шаг с ее стороны! Ты только не обижайся, пожалуйста, Хьюи. Просто мне не терпится узнать, кто твой объект.

— Угадывай с трех попыток.

— Не будь такой занудой. Мне совершенно не хочется заниматься гаданием, а кроме того, я не знаю, кто ее друзья, хотя, как и все богатые женщины, она явно не испытывает в них недостатка.