Но и там — на одной из самых неподвластных переменам лондонских площадей — ему не удавалось обрести душевного равновесия под привычной защитой бесстрастия и враждебности к окружающему миру, за годы войны и службы в армии превратившихся в непроницаемую оболочку, оберегающую его «я». Но теперь в этой броне образовалась брешь, через которую он сам нанес себе страшный удар. Да, сам того не подозревая, он ранил себя оружием нежным, как одуванчик, — мечтой.

Не раз он вдруг сворачивал с нужного ему маршрута, делал большой крюк и оказывался на Саут-Холкин-стрит: проезжая знакомый дом, он иногда заглядывал в окна, а иногда гнал машину, глядя прямо перед собой.

Уже дважды он сначала заезжал за Хьюи в его мастерскую в Челси, а потом они ехали в Кэмден-Хилл за его спутницей. На сей раз, однако, пунктом отправления был Кэмден-Хилл. Как всегда, Ледбиттер подал машину минута в минуту, но Констанция уже ждала его на улице.

— Добрый вечер, — приветствовала она Ледбиттера, опустив обращение, так как не знала его фамилии.

— Добрый вечер, мадам, — отозвался Ледбиттер.

— Не правда ли, прекрасный вечер? — воскликнула Констанция. Ничего особенного в вечере не было, просто у нее было прекрасное настроение.

— Обещали дождь, — сообщил Ледбиттер, прослушавший по радио прогноз погоды.

— Они вечно ошибаются.

И снова в голосе такая радость, словно все ее мечты разом сбылись.

— Это точно, — согласился Ледбиттер, который вообще редко противоречил клиентам.

Констанция села на заднее сиденье, и они поехали. У дверей мастерской Хьюи Ледбиттер позвонил, но ему никто не открыл.

— Вообще-то он редко опаздывает, — сказала Констанция. — Наверное, что-то его задержало.

Пытаясь настроиться на долгое ожидание, она все глубже забивалась в угол машины, словно надеясь тем самым загнать свое нетерпение подальше, но нетерпение все-таки взяло верх: решив выйти из машины, Констанция впопыхах схватилась за ручку, которой открывают окно. Совершенно растерявшись, она стала лихорадочно дергать за обе ручки, но без толку. Наконец, на помощь подоспел Ледбиттер и распахнул дверцу. Констанция застыла на тротуаре, вглядываясь в даль.

— Кажется, он должен появиться оттуда, — бормотала она скорее себе, чем Ледбиттеру. — Ну почему его нет?!

Ледбиттер смотрел в ту же сторону. Он сильно недолюбливал Хьюи. Хам, наглец, самоуверенный хлыщ! Констанция тоже не вызывала у него восторга, хотя ему и нравилось, как ловко она умела поддеть своего драгоценного Хьюи. Но его дело сторона, все равно счетчик работает, так что Бог с ним, с Хьюи. Еще недавно он бы очень удивился, что один человек может сходить с ума в ожидании другого — особенно такого, как Хьюи, но теперь он вдруг заразился беспокойством Констанции и сочувственно произнес:

— Когда ждешь, время тянется очень медленно. Как говорится, кто над чайником стоит, у того он не кипит.

— Вы правы, — ответила Констанция. — Я редко беспокоюсь, когда кто-то опаздывает, — всякое бывает, но он обычно не заставляет себя ждать.

Она вглядывалась в даль с такой пристальностью, словно надеялась притянуть Хьюи взглядом, как магнитом.

— Наверное, он возьмет такси, — предположил Ледбиттер.

— Он никогда не ездит на такси — во всяком случае, раньше не ездил. Может быть, это глупо, но я начинаю волноваться.

Тревожное ожидание повисло в воздухе, заполнив собой пустынную улицу. Констанция выпрямилась и даже слегка откинулась назад, чтобы лучше видеть.

— Вам будет гораздо удобнее в машине, мадам, — сказал Ледбиттер. — Вы садитесь, а я постою и скажу вам, когда он появится.

Констанция послушно села в машину, а Ледбиттер заступил на вахту. Первый, самый острый приступ тревоги уже прошел и нетерпение Констанции стало сменяться апатией, как откуда ни возьмись возникло такси, и не успела она понять, что к чему, перед ней стоял Хьюи.

— Так! — воскликнула она, тщетно пытаясь скрыть радость. — Хорошо же ты обращаешься с дамой.

— Виновата другая дама, — отозвался он и небрежно поцеловал ее.

— Я так и думала, — сказала Констанция. — Кто же моя счастливая соперница?

— Сейчас все расскажу, — отозвался Хьюи. — Только сначала давай решим, где мы сегодня обедаем.

Остановились на отеле в Ричмонде.

— Ну, а теперь выкладывай, кто эта сирена?

— Попробуй угадать.

— Я плохо разбираюсь в тонкостях твоей интимной жизни.

— Эрнестина.

— Ах, Эрнестина, — разочарованно протянула Констанция. — Ты все еще пишешь ее портрет?

— Заканчиваю.

— Но неужели ты до сих пор работал? — удивилась Констанция. — Ведь уже совсем стемнело.

— Мы с ней немножко выпили.

— Она в состоянии сделать мартини?

— Я предпочитаю более сухие...

— Более крепкие, ты хотел сказать?

— Если угодно.

— Она в восторге от портрета? — как бы между прочим осведомилась Констанция.

— По-моему, да.

— Не слышу уверенности. Мне бы он понравился?

— Ты бы сказала, что я ей льщу.

— Скорее всего... Но она-то довольна?

— Безумно.

— Господи, Боже мой, ох уж эти милые женщины! Нет, она положительно прелесть, хоть и глупа, как гусыня.

— Все милые люди таковы.

— В глазах дешевых циников.

— Во всяком случае, эта гусыня несет золотые яйца.

— И в восторге не только от портрета, но и от его автора?

— Пожалуй.

— Бедняжка! В наши дни наивные женщины редкость, но тебя можно поздравить с удачной находкой. Где ты ее откопал? Что для этого сделал?

— По сути дела ничего... ровным счетом ничего.

— У меня перед глазами этот диван, на нем Эрнестина, — сказала Констанция. — Совершенно неподходящая для нее поза, правда? Она должна стоять. Как колонна. Кстати, ты давно трудишься над этим портретом?

— Недели две-три.

— Стало быть, скоро вашей идиллии конец?

— Она не хочет, чтобы наступил конец.

— Не хочет?

— Нет. Она хочет выйти за меня замуж.

Наступило молчание, во время которого Ледбиттер уловил какое-то дребезжание, причины которого остались ему непонятны.

— Ты хочешь сказать, — наконец выдавила из себя Констанция, — что она сделала тебе предложение?

— Мы говорили о деньгах, — ответил Хьюи, — о том, как они разделяют людей, заставляют их соблюдать дистанцию...

— Первый раз об этом слышу, — удивилась Констанция. — Такое бывает?

— Бывает... Она сказала, что деньги создают барьер между теми, кто любит друг друга. В ее жизни однажды уже был такой случай. Она не уточнила, что именно имела в виду, только сказала, что из-за этого кто-то сильно пострадал. «И я не хочу, чтобы это повторилось», — прибавила она.

— Ну, а ты что?

— Я сказал: «Конечно, конечно. Но кто может пострадать на этот раз?» И она ответила: «На этот раз я!»

— Ну, а ты что?

— Я не мог взять в толк, к чему она клонит, хотя кое-какие подозрения возникли. Мне совершенно не хотелось ее ни о чем расспрашивать, но и молчать было нельзя. Продолжать работу я уже не мог: она нарушила позу и вообще встала с дивана. Поэтому я тоже встал.

— А когда вы оба оказались в вертикальном положении, то....

— Я не мог взять в толк, что с ней происходит, хотя и понимал, что все это для нее очень важно. Я подошел к ней. Она чуть попятилась, а я спросил: «Вы не хотите, чтобы я продолжал работу над портретом?» Вопрос был, конечно, дурацкий, но...

— Но давал ей неплохой предлог для того, чтобы поговорить с тобой по душам?

— Пожалуй, что так. Помолчав, она сказала: «Хочу, очень хочу, но только не сейчас». Она вся дрожала, и я подошел к столику и чего-то ей налил, кажется, бренди. Она отпила, поперхнулась и закашлялась. Но все-таки заставила себя выпить бокал до дна, а затем посмотрела на меня и спросила: «А почему вы ничего не пьете?» Я несколько смутился и пошел сделать себе мартини: я понимал, что ей не хотелось, чтобы ее видели в таком состоянии. Но я не мог пить один — в конце концов, я был у нее в гостях. Поэтому я немного помолчал и спросил: «Так за что же мне выпить?» И она сказала: «За любовь».