— Вроде бы, — отозвался Ледбиттер, не подозревая, до какой степени заблуждается. — Правда, я знал одного парня, так из него они торчали во все стороны и на концах курчавились.

Леди Франклин печально улыбнулась.

— В таком случае вам не понять, — и слава Богу! — что значит быть пленником собственного «я», того самого «я», которое вызывает у вас неприязнь и отвечает вам взаимностью. Наше «я» — страшный шантажист, от него нельзя откупиться никакими средствами. Вы, наверное, понимаете, что я имею в виду. Но теперь я могу покидать свою темницу, когда заблагорассудится — ой, не сглазить бы — надо постучать по дереву! — Леди Франклин огляделась в поисках чего-то деревянного, но вокруг был только холодный металл. Тогда она рассмеялась. — А знаете, куда я спасаюсь бегством? Вы, наверное, мне не поверите, но в трудные минуты я бегу в ваш мир, в вашу семейную жизнь. Она стала для меня гораздо реальнее, чем моя собственная, — я с головой погружаюсь в ваши заботы, радости и горести. Ваши истории стали моим спасением: если б вы знали, как я вам за это благодарна!

— А я благодарен вам, миледи, — скромно отозвался Ледбиттер.

— Какие пустяки! Что такое деньги?! Разумеется, от них зависит очень многое, но, уверяю вас, они не всесильны. Деньги, например, не могут отворить двери темницы, но зато могут лишить свободы. Когда вы станете самостоятельным человеком — я не сомневаюсь, что рано или поздно это обязательно произойдет, — вы вспомните мои слова. Будьте же бдительны. («Ох, и большие же деньги потребуются, чтобы лишить меня свободы», — мелькнуло в голове у Ледбиттера.) Но ради Бога, не подумайте, — продолжала между тем леди Франклин, которой в молчании Ледбиттера вдруг почудилось неодобрение, — что, научившись сбегать в вашу жизнь, я... превращусь теперь в постояльца, в богатого нахлебника, — заговорив о деньгах, она смутилась и покраснела, — только потому, что в вашем семейном кругу мне было уютно и тепло. Теперь я иногда собираюсь навязывать свое общество и другим. Послезавтра, например, я иду в гости, — впервые после смерти мужа! — и, не скрою, иду с удовольствием. Ну, а сегодня я решила поездить по магазинам — хочу немного принарядиться.

Она замолчала, а Ледбиттер вдруг отметил про себя, что сообщение леди Франклин о ее предстоящем выходе в свет не вызвало у него никакого энтузиазма.

— Когда же это будет? — осведомился он деловым тоном. — Если вам понадобится машина, то я...

— Нет, нет, — поспешно отозвалась леди Франклин. — Это в двух шагах отсюда. Я с удовольствием прогуляюсь. Ходить пешком полезно.

Идея прогулки одобрения не получила.

— Боюсь, что прогуляться вам придется сейчас, миледи, — буркнул Ледбиттер. — Здесь запрещена стоянка. Я поставлю машину на Парк-стрит, но через двадцать минут меня и оттуда прогонят.

— Господи, почему все так любят создавать дополнительные сложности, — простонала леди Франклин, в глубине души только обрадовавшись такому осложнению. В своем новом состоянии она рассматривала подобные помехи как веселое приключение. — Даю вам честное слово, что больше чем на двадцать минут я не задержусь.

Ледбиттер помог ей выбраться из машины, а сам поехал к условленному месту. Через двадцать минут полицейский велел ему отъехать, и он стал кружить по окрестным улицам, чего вообще-то терпеть не мог. Когда прошло еще полчаса и появилась виновато улыбающаяся леди Франклин, Ледбиттер был уверен, что не сможет заставить себя улыбнуться в ответ, но, как выяснилось, ошибся.

Шли дни — леди Франклин как в воду канула. Что с ней стряслось? Небось бегает по гостям, размышлял Ледбиттер. Ну что ж, пусть немного погуляет: у него и без того хватало работы, хотя порой в расписании образовывались окна, которые с легкостью (а главное, с выгодой) могли бы заполниться поездками с леди Франклин.

Он ловил себя на том, что все время думает о ней. Вдруг он ее чем-то рассердил и теперь она не хочет его видеть? Вряд ли: в тот день, когда они ездили по магазинам, она хоть и сильно потрепала ему нервы, но он и виду не подал. Что, если на одной из этих вечеринок (черт бы их побрал!) ей порекомендовали другого шофера и тот ей понравился больше? Клиенты ведь народ капризный. Или, может быть, ее дворецкий звонил и никого не застал — сам он был на работе, а секретарь (нововведение, ставшее возможным благодаря щедрости леди Франклин) отлучился. А вдруг она решила, что сделала для него и так достаточно — или, вернее, больше, чем достаточно, и теперь не хотела, чтобы он своим присутствием напоминал ей о ее сумасбродстве? Как говорится, с глаз долой — из сердца вон.

То, что он стал полноправным владельцем машины, уже не радовало его так, как в первые дни, но, с другой стороны, лишний раз напоминало о леди Франклин, выступая ее своеобразным финансовым заменителем. В тот день, когда, расставшись с ней, он увозил с собой чек и дивился своей хитрости и изобретательности, его посетило такое чувство, будто он удачно выкрал у нее автомобиль, что в общем-то соответствовало действительности — во всяком случае, он добыл его настоящим мошенничеством. Кому рассказать: сочинил жизнеописание семьи Ледбиттеров! А она и уши развесила. Первое время он сильно потешался... впрочем, не то чтобы потешался, но просто с удовольствием видел во всем этом подтверждение правильности своего цинического отношения к миру. Раз, два, и дело в шляпе! Но почему же теперь он в глубине души так переживал ее отсутствие: неужели, расщедрившись на этот подарок, она потеряла право на самостоятельное существование, неужели, подарив ему машину, она оказалась у него в долгу, который была обязана выплатить? Легко сказать, выплатить — но только как, вот в чем вопрос. Своим постоянным присутствием? Необходимостью соблюдать ею же установленный обычай? Ерунда какая-то! И тем не менее всякий раз, когда он пытался представить себе, как она бегает по гостям, раскланивается направо и налево, сияет своей новой счастливой улыбкой (ох уж эта улыбка!), отпуская дурацкие любезности и получая в ответ комплименты от светских бездельников, его вдруг охватывало даже не отвращение, а горькая-прегорькая обида. Улыбка, появившаяся на лице леди Франклин благодаря ему, Ледбиттеру (во всяком случае, она так сама говорила), не предвещала ничего хорошего. Отставить улыбки! Эта улыбка означала, что отныне она в нем не нуждается. Счастливо оставаться, мистер Ледбиттер! Улыбка преследовала его, как призрак.

Однажды в его квартире раздался звонок (Ледбиттера дома не было, и к телефону подошел секретарь): просили заехать по такому-то адресу в Челси, взять пассажиров, отвезти их в Ричмонд, подождать, пока они пообедают, а затем отвезти обратно. Заказ был из выгодных, и секретарь все в точности записал.

Сначала Ледбиттер заехал за мужчиной. Клиент, похоже, был художником: высокого роста, молодой, с нескладной фигурой, зеленоглазый, бородатый и с длинными рыжеватыми волосами. Ледбиттеру он сразу не понравился, хотя, окинув его беспристрастным взглядом знатока, он был готов признать, что кое-кому из женщин такие бывают по душе. У него был приятный мелодичный голос человека интеллигентного и воспитайного, в движениях сквозила уверенность в себе и своем обаянии. Затем они отправились в Кэмден-Хилл, там пассажир вышел из машины, позвонил в нужную дверь и застыл на пороге в ожидании. Как Ледбиттер и предполагал, появилась женщина — высокая, почти такого же роста, что и ее спутник, бронзоволосая и широкоскулая. В том, как она держалась, чувствовалась порода (Ледбиттер считал себя специалистом по голубой крови). По их первому поцелую он догадался, что роман у них уже давно. В женщине было ярко выраженное материнское начало, в мужчине потаенная страстность. Она постарше и командует им, сделал заключение Ледбиттер, но не больно ему доверяет. Никогда не отличаясь излишним любопытством, он на своем веку перевидал столько поцелуев — «всяческого лизанья», как он любил выражаться, — что мог с немалой точностью определить по поцелую степень близости целующихся.