— Не обо всех, миледи, — поправил ее Ледбиттер. — Бывают исключения.

— Например, ваша жена... Дева Мария воплощала для мужчин жену, мать... подругу, они видели в ней идеал, и женщины стремились быть на нее похожими. Культ девы Марии привнес в христианство те качества, которых ранее не было: сострадание, радость бытия, земную любовь, созидание очага, — словом, все то, что свойственно женщинам, — хотя бы некоторым, не так ли?

— Разве что некоторым, — улыбнулся Ледбиттер.

— И с тех пор мужское сознание не то чтобы феминизировалось, — не правда ли, ужасное слово? — но стало гораздо внимательней к женскому началу, которое пустило корни в христианстве и дало всходы: повсюду стали возводиться храмы в честь девы Марии, ей поклонялись, она стала популярной, как... как кинозвезда или красотка с журнальной обложки, — да не покажутся мои слова богохульством.

— На какую же из кинозвезд она была похожа? — полюбопытствовал Ледбиттер.

— На вашу любимую — у вас есть любимая кинозвезда? Эта идея, укоренившись в сознании людей, стала воплощаться в стекло и камень по всей Франции — и по Англии тоже. В честь нас, женщин, воздвигались храмы. Это стало для нас самым большим комплиментом за всю историю человечества.

— Давно это было... — вздохнул Ледбиттер.

— И с тех пор, вы хотите сказать, женщины сильно изменились в худшую сторону? Возможно. Возможно, что все человечество изменилось в худшую сторону. В наши дни люди хорошо работают, лишь когда им за это хорошо платят. Впрочем, и раньше так бывало... Я читала, что из-за нехватки средств строительство соборов затягивалось или прерывалось на много лет. Не знаю, сколько стоило построить собор, но Генри Адам c приводил цифру в шестьсот миллионов фунтов — это по всей Франции.

— Дороговато, — отозвался Ледбиттер все тем же сдавленным голосом.

— А в наши дни это, наверное, обошлось бы еще дороже. Но не в деньгах дело: в старинных соборах восхищает удивительный энтузиазм их созидателей, неукротимый полет творческой фантазии, когда не чувства воплощаются в камень, а сам камень источает любовь, сострадание, скорбь, печаль, когда сухие религиозные догматы, способные разобщать людей, вдруг обретают животворную объединяющую силу, и люди начинают тратить свою энергию, свои способности не на то, чтобы воевать с себе подобными или обогащаться за их счет, а на самовыражение в великих произведениях искусства. Как правило, искусство творят одиночки, причем нередко те, что находятся в разладе с действительностью, искусство рождается в недрах страдающей и одинокой души. Соборы же появлялись как результат коллективного творчества, семейных, так сказать, усилий, последствие поголовного эпидемического заболевания.

Заметив, как далеко завела ее эта метафора, леди Франклин рассмеялась. К ее немалому удивлению, Ледбиттер тоже рассмеялся.

— Я не собиралась говорить ни о чем мрачном — напротив, у меня на душе так легко и радостно: сама не знаю, почему я вдруг закончила сравнением с чумой, раком и прочими кошмарами, — решила оправдаться леди Франклин. — Ума не приложу, почему неприятные вещи рождают столько метафор. Заговорив о соборах и, судя по всему, изрядно вам наскучив, я просто хотела поделиться ощущением, что мое счастье, которое пускай несопоставимо ни с собором, ни даже с крошечной церковкой, но значит для меня очень многое, — стало возможно исключительно благодаря нашим объединенным усилиям — я им обязана вам.

Она не отдавала себе отчета в том, что Ледбиттер слышал это от нее уже много раз. Ей казалось, что она несется в неоглядную даль на пенистом гребне прозрачной как слеза волны благодарности.

— К счастью, вы не знаете, что такое жизнь в одиночном заключении наедине с одними и теми же мучительными переживаниями. У вас есть клиенты — кто-то, как и я, пристает к вам со своими бедами, у других, возможно, больше такта; у вас есть жена, дети, и все они в той или иной степени проливают бальзам на рану, которая, мне кажется, есть у каждого из нас. Мне же было некого позвать на помощь, — это тоже часть моей трагедии, но потом появились вы...

— Я рад, если смог вам помочь, миледи, — отозвался Ледбиттер.

— Вы не просто помогли мне, вы стали моей духовной опорой, моим утешением, даже когда вас не было рядом. Я училась у вас стойкости, ведь вам довелось пережить такое, что мне и не снилось: вы не спасовали перед опасностями на войне, а потом сумели найти свое место и в мирной жизни, а это, я знаю, очень даже нелегко.

— Я сделан из прочных материалов, — улыбнулся Ледбиттер.

— Это мне особенно в вас понравилось. Каким-то непостижимым образом вам удалось передать часть этой прочности мне. Я знала, что со мной рядом человек, на которого всегда можно положиться, человек, многое повидавший на своем веку и в отличие от меня живущий настоящей, полнокровной жизнью. В вас и в том, что с вами связано — в вашей семье — жене и детях, в вашем образе жизни, нет ничего притворного, фальшивого, и я постепенно начала понимать, что мир не замыкается стенами моей комнаты, — ощущение, которого мне так не хватало. Общение с вами помогло мне преодолеть свое одиночество. Уж вы-то, наверное, никогда от него не страдали, не так ли? Скорее наоборот, вам иногда, должно быть, очень хочется побыть одному.

— Порой мне бывает одиноко, — сказал Ледбиттер. — Очень даже одиноко, — добавил он.

— Несмотря на вашу занятость, на семью и детей?

— Да, да, несмотря на все это, — подтвердил Ледбиттер. — Но вы больше не страдаете от одиночества, миледи?

— В общем-то нет, — ответила леди Франклин. — Иногда, правда, мне бывает одиноко, но как-то совсем по-иному. Теперь мне хочется общаться. Раньше не хотелось.

— Мне тоже хочется общаться, — сказал Ледбиттер.

— При том, что вы все время на людях?

— Это не совсем одно и то же, — пробормотал он, — это не совсем одно и то же.

— Когда же вам бывает одиноко? — заинтересовалась леди Франклин..

— Когда мне бывает одиноко? — переспросил Ледбиттер. — Вы, наверное, удивитесь, миледи, но мне бывает одиноко, когда рядом нет вас.

— Мне приятно это слышать, — ответила леди Франклин, но, поняв по выражению его лица, что сказала что-то не то, поспешила поправиться: — Я хотела сказать, мне приятно, что вы так ко мне относитесь, приятно, что без меня скучаете.

Ледбиттер оставил эту реплику без ответа.

— Мне одиноко без вас, — сказал он, отчетливо выговаривая каждое слово.

— Мне очень жаль, — забормотала леди Франклин, петляя, как загнанный заяц, — вернее, я рада, что вы помните обо мне, то есть очень жаль, что вам одиноко без меня... — Господи, что же она такое говорит!

В отчаянии она посмотрела на водителя. Давно свыкнувшись с мыслью, что испытывать одиночество — это печальный удел ее самой, она никак не могла взять в толк, что кому-то может быть одиноко без нее, тем более невероятным казалось, что этот человек Ледбиттер, у которого есть клиенты, жена, дети...

— Вам, наверное, кажется странным, что мне одиноко без вас? — не без вызова спросил Ледбиттер.

Только теперь леди Франклин начала понимать, что дело приняло серьезный оборот. На эту мысль ее навели не столько его слова, сколько интонации. Она попыталась ответить — но не на интонации, а на слова:

— Мне очень жаль, что вам без меня одиноко, — проговорила она, стараясь проглотить «без меня». — В самом деле, мы так много были вместе. Но мне казалось, что ваша жена...

— Забудьте о ней.

— И ваши дети...

— И про них забудьте!

— Но как я могу про них забыть, — запротестовала леди Франклин, — когда вы столько про них рассказывали. Вы даже обещали меня с ними познакомить.

— Забудьте про них про всех! — чуть было не сорвался на крик Ледбиттер. — Их нет в природе! Они не существуют!

— Не существуют? — растерялась леди Франклин.

— Нет. Существуем только мы с вами — вы да я.

В его глазах была отчаянная, хоть и непонятная мольба. Казалось, они взывают о помощи. Сердце леди Франклин разрывалось от жалости. Жалость развязала ей язык, и она наконец проговорила: