Впервые увидев эту девушку, Джо понял, что Сэм Эллиот прав. Ни один мужчина не взглянул бы на Эмили – разве что из корыстных интересов. Она была толстой коротышкой с жирной кожей и косящими близорукими глазами. Волосы ее были жирными, как и кожа, и почти того же цвета. Жемчуга, которые носила Эмили, подчеркивали болезненность девушки и богатство ее отца. Все было чрезмерно. Симмонс подчеркнуто вежливо склонился над ее рукой. Он был рад, что рука в перчатке, – скорей всего, у Эмили влажные, липкие руки. Каждая черточка напоминала о слабом здоровье девушки.

Но вот она заговорила. Джо просто сказал ей: «Как поживаете?», и она сказала то же самое, но слова ее прозвучали как музыка. Эмили обладала чистым, четким сопрано – как солист в хоре мальчиков, который Джо слушал в Англии.

Джо замаскировал свое удивление. Он держался вежливо, но отстраненно. Он надеялся, что Эллиоты будут искать его расположения. Большую часть вечера он провел, беседуя с хозяйкой. Он понимал, что вызывает у нее любопытство, и приготовился удовлетворить его свыше всяческих ожиданий.

Да, подтвердил Симмонс, он недавно вернулся из Англии. Там, по его мнению, жизнь течет слишком беспорядочно. Принц окружил себя людьми, по мнению Джо, не вполне достойными того, чтобы с ними водили дружбу. Что касается королевы, да, ей действительно недостает чувства стиля. Он с восхищением оглядел обстановку гостиной миссис Долтон.

Джо попросил ее помочь ему подыскать дом, подходящий для холостяка, ведущего спокойную жизнь, – основательный, но не слишком просторный. Он собирается устраивать скромные вечера.

Джо также позволил ей проникнуть в тайну своей печали: ему пришлось покинуть родину, так как он убил человека на дуэли, защищая честь дамы. Разумеется, она так ничего и не узнала. Она жена его лучшего друга, который потерял на войне руку и потому не мог сражаться сам. Сердце его рвется домой, сказал он с пленительной южной тягучестью, но даже если бы он мог вернуться, ему не следует этого делать. На семейной плантации, по Божьей милости, обнаружилось месторождение фосфатов, но это оторвало его от полей, где некогда работали счастливые, преданные, веселые чернокожие – потомки «его людей». И теперь поле выглядит как отверстая рана. Он не может смотреть на то, что происходит. Еще до того, как роковой случай заставил его покинуть родину, он купил плантацию, принадлежавшую Саймонсам на протяжении двух столетий.

– И еще, если позволите, госпожа Долтон, я внесу маленькую поправку. Мое имя произносится не Саймонс, а Симмонс – с двумя «м». У нас, чарлстонцев, множество особых имен, и произносятся они на особый лад. Это забавно, но так мы различаем свои семейства, и каждый гордится собственным древним родом. Надеюсь, вы простите мне, если я буду так невежлив, чтобы просить вас сделать поправку.

Миссис Долтон заверила его, что она ничуть не обижена. «Еще бы, – подумал Джо. – У тебя слюнки потекли при виде романтичного дуэлянта, который знаком с британской королевской фамилией, а при слове «плантация» глаза так и выкатываются. Если ты хочешь, парень, чтобы твою историю проглотили не разжевав, ври побольше».

Понадобилось еще четыре визита, прежде чем его пригласили в «святая святых». Золовка «немощной» жены Сэмюеля Эллиота пригласила его к чаю. Тень со вниманием выслушал от миссис Эллиот перечень ее хворей, стараясь не обращать внимания ни на великолепные драгоценности, ни на ужасающую тучность хозяйки, и выразил ей благодарность в краткой записке, где даже не упомянул Эмили, которая молчаливо присутствовала на чайной церемонии.

«А теперь раззадорим аппетит», – решил он. Он отказался от пяти последующих приглашений миссис Эллиот и миссис Долтон. Однако с каждым отказом посылал цветы.

Первого декабря он явился на безапелляционный вызов Сэмюеля Эллиота в его старомодную контору на Уолл-стрит. По отношению к старику он держался почтительно, но с заметным оттенком раздражения.

Когда Эллиот спросил, отчего он оскорбляет его супругу постоянными отказами, Джо ответил начистоту:

– Потому что она расставляет мне силки, надеясь поймать мужа для дочери, а я не хочу, чтобы меня считали охотником за чужим состоянием.

– А разве это не так?

– Нет, сэр. У меня есть собственное состояние. Я положил прекрасное начало.

– Так что же ты болтаешься вокруг? Только не говори, что тебя интересует состояние желчного пузыря моей супруги.

– Мне нравится слушать голос вашей дочери, о чем бы она ни говорила. Он звучит, как ангельское пение. Но я не могу ухаживать за ней. Я еще недостаточно богат, чтобы купить ее у вас. Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: ваша супруга готова отдать все, лишь бы в жилах ее внуков текла голубая кровь. Но вас подобные вещи не заботят.

– Откуда ты знаешь, что меня заботит?

– Знаю. Вы деловой человек. Вы покупаете и продаете. То, что не измерить деньгами, вам не понять.

Джо поклонился и ушел, приняв оскорбленный вид. Помолвка была оглашена в канун Рождества.

Элизабет пригласила свою родню на рождественский обед. Она готовилась к нему более месяца, и праздник получился грандиозный. Джулия дала стол в стиле гиппендейл со склада на Шарлотт-стрит, Делия отполировала стол до зеркального блеска, а Элизабет украсила его веточками кустарника с ярко-алыми ягодами, который рос в саду дома Расселлов. Стол смотрелся очень хорошо посреди большой овальной столовой. Бархатные занавески на окнах первоначально имели пурпурный цвет, теперь они полиняли от времени, приобретя ровный красный тон. Элизабет находила, что так гораздо красивей. Элизабет расставила вазы с веточками на подоконниках и разожгла огонь в большом камине, хотя день стоял теплый.

– Я люблю красный цвет, – объяснила она гостям.

– Какая ты умница, как бы и мне хотелось разбираться в подобных вещах.

Генриетта была робка до невозможности, но к Элизабет она чувствовала расположение. До сих пор, однако, у них не было случая познакомиться поближе. Генриетта тоже была беременна, и Элизабет использовала это как повод завязать разговор. Она дала ей подержать Кэтрин, едва только Стюарт и Генриетта прибыли. Пока Лукас разливал яичный коктейль для мистера Когера, Пинкни, Стюарта, Джулии и своего отца, Элизабет делилась с Генриеттой сведениями о воспитании младенцев со всем авторитетом молодой матери. Мать Лукаса с завистью слушала, как шепчутся молодые дамы, ей тоже очень хотелось подержать на руках крошку.

Обед был превосходен, обслуживание безукоризненное. Пинкни ради торжества прислал на подмогу Клару. Хэтти и Делия, в свою очередь, постарались ревниво доказать ей, что хозяйство в доме ведется на более широкую ногу и господа куда элегантней.

После обеда все вышли прогуляться в сад. Небо было безоблачным, бутоны камелий и алые пунцеттии горели в солнечных лучах.

– Не представляю, как можно быть таким же счастливым, как я, если нельзя это выказать.

– Высказать, – поправила Джулия.

Стюарт подмигнул сестре за спиной тетушки. Пинкни улыбнулся. Давно уже Трэддам не доводилось ощущать себя единой семьей.

После прогулки в саду мужчины отправились посмотреть на мост, который возводили через реку Эшли. Генриетта была разочарована тем, что не может пойти вместе с ними. Стюарт много раз рассказывал ей, как они взорвали старый, когда в город входили янки. Ей бы хотелось взглянуть на свидетельство героизма супруга.

– Я вижу, вы очень любите моего брата, правда, Генриетта? – спросила Элизабет.

Невестка вспыхнула.

– Да, – призналась она еле слышно. – Он так добр ко мне и так терпеливо обходится с дедушкой. Ведь Стюарт сам предложил, чтобы старик жил с нами. Я бы никогда не осмелилась даже упомянуть об этом.

– И вы добры к нему, Генриетта. Он теперь такой спокойный, такой счастливый. Прежде он, бывало, постоянно раздражался.

– Правда? Я стараюсь, чтобы он был счастлив. Он очень рад, что у нас будет ребенок, хотя и не показывает это так, как Лукас.