— Довольно! — сказал я. — Теперь ты лучше расскажи, как ты узнал обо всем этом.

— Услышал, о наидостойнейший. Мне дано слышать души умерших.

— Так вот бы и послушал регента. Тогда б мы точно знали, жив он или нет.

— Но регент, о наидостойнейший, принадлежал не нашей вере, его душа ушла к его богам, а посему я не могу его услышать. Вот если б умер, скажем, ты…

Но, вовремя опомнившись, мошенник тут же замолчал. А я, сглотнув слюну, сказал:

— Если ты, старая и грязная обезьяна, думаешь меня чем-то запугать, то напрасно на это надеешься. А ты, мой брат, — и тут я повернулся к Тонкорукому, — а ты… Тебя я вообще не понимаю! Как ты можешь доверять россказням этого лживого наглеца? Однажды он уже пообещал тебе, будто он завалит нас дешевым золотом, потом плел какие-то несусветные басни про Абсолютный Эликсир, теперь…

— Я и сейчас, — встрял абва, — повторяю: Источник есть! Мало того, достойный Полиевкт сегодня утром самолично видел магические письмена на ножнах меча Хальдера, и он, посол, даже запомнил кое-что. Вот, посмотри!

И с этими словами абва встал и подал мне листок пергамента, на котором были изображены какие-то диковинные варварские значки. И это доказательство?! Да попроси меня, и я таких крючков намалюю вам столько, сколько угодно! Подумав так, я даже и говорить ничего не стал, а только презрительно хмыкнул.

Но Тонкорукий важно заявил:

— Да, брат. Все это так. Когда я был у Хальдера в шатре…

— И что? — с издевкой спросил я.

— А ничего. Просто тогда я тоже видел эти ножны. И видел на них письмена. Примерно такие же. Но я тогда…

А я сказал:

— Не утруждай себя. Тогда — это тогда, это давно. Теперь же ты желаешь вот чего — отправить меня к варварам. Как можно скорей! И при этом дать мне столько воинов, чтоб я, уйдя туда, обратно уже не возвратился. Так?

— Не совсем, — нахмурился Цемиссий. — Тут дело, брат, поверь мне, очень серьезное. А посему… Да ты вспомни сам: во время вашей последней встречи на Санти добрейший Полиевкт ведь говорил тебе, что ни в коем случае нельзя упускать…

— Как?! — перебил его я. — Значит, эта старая обезьяна…

— Нет! — самодовольно усмехнулся Цемиссий, — почтенный абва слышит только умерших, а что касается живых, то тут я вполне обхожусь и без его помощи. Итак, я продолжаю: варварский регент, похоже, убит, но, к сожалению, от нас ушел и Полиевкт, а это большая потеря. Но и это не все. Меч Регента в руке у Безголового — это недобрый знак. Похоже, что нам теперь недолго ждать очередного варварского нашествия. И если ты не упредишь его…

— Да! — сказал я. — Действительно! А если я не упрежу?

— То окончательно лишишься последних остатков своей былой популярности. Ведь если бы ты поменьше таскался по чужим женам, а хоть бы время от времени заглядывал в казармы, то бы услышал о себе примерно следующее: «Нечиппа давно кончился, последний его поход завершился ничем, ибо Великую Пустыню мы потеряли напрочь. А дальше было что? Вначале он дал одурачить себя Тонкорукому, а после и вовсе присосался к вымени этой развратной коровы, с которой все кому ни лень…»

— Цемиссий! — крикнул я.

— Нет, погоди, — тихо сказал Цемиссий. — Мало того, что я автократор, но я еще и хозяин в этом доме, а посему наберись-ка терпения и выслушай меня до конца. Итак, в казармах говорят: «Но и корова — это еще ладно. А дальше что? Он снюхался с Синклитом, с этой вонючей шайкой живодеров, которые нас грабили, грабят и будут грабить до скончания света. Они ограбят и его. И предадут — а почему бы не предать?! Бедный, глупый, наивный Нечиппа! Неужели ему неясно, что для того, чтобы надеть заветные красные сапоги, ему нужно сперва вернуть свое доброе имя, а уже только после этого, возвращаясь из победоносного похода…»

Но тут Цемиссий замолчал. И я молчал. Потом спросил:

— Ты все сказал?

— Да, все. Может, вина?

— Нет, — сказал я. — Благодарю.

— И правильно! — насмешливо сказал Цемиссий. — Важные решения лучше всего принимать на трезвую голову. Ступай, брат мой, хорошенько подумай. А завтра я жду тебя с ответом.

Я ушел. Когда же я прибыл к себе на Санти, добрейший Иокан уже дожидался меня у подъезда и всем своим видом показывал, что хочет сообщить мне нечто очень важное. Однако говорить ему я позволил лишь после того, как мы вошли в кабинет и убедились, что там никого постороннего нет. Хотя зачем теперь такая скрытность? Ведь Тонкорукий все равно все узнает!

Однако же привычка есть привычка, а посему только после того, как мы уединились в моем кабинете, я позволил секретарю говорить. И он сказал:

— Полиевкта убили в Ерлполе!

Я засмеялся и спросил:

— Когда?

— Н-не знаю, — засмущался Иокан. — Мне только было сказано…

Я перебил его:

— А я скажу! Его убили этой ночью. Можешь себе представить, Иокан: его вот только что убили там, где-то на севере, а нам это уже точно известно. По крайней мере, говорят: да, знаем, да, уверены! Ну, я тебе скажу, это уже слишком! Ведь если даже по всему пути следования от Ерлполя до Наиполя через каждые сорок стадий, а реже нельзя, выставить отменно обученных сигнальщиков с двойными зеркалами и при этом еще упросить Всевышнего, чтоб день был солнечный, и то, по самым скромным расчетам…

И я задумался. Но цифры не держались в голове. А Иокан сказал:

— Но ведь не обязательно сигнальщики. Бывает и совсем иначе.

— Как?!

— Н-ну, например… Когда человек умирает, то очень часто случается такое, что его близкие, находящиеся от него на весьма и весьма значительном расстоянии, именно в этот самый день и даже час вдруг чувствуют: случилось нечто страшное. А потом, по прошествии должного времени, они с прискорбием убеждаются, что это предчувствие их не обмануло, что…

— Предчувствие! — гневно перебил его я. — Вот именно: предчувствие, но никак не уверенность. Но когда мне начинают говорить, что некто «предчувствует», будто такой-то и такой-то человек, находящийся невероятно далеко от нас, час назад был убит таким-то и таким-то образом, да еще при этом сказал то-то и то-то, то подобные россказни ничем, кроме как грубейшим обманом назвать невозможно!

— Да, — согласился Иокан. — Подобное ясновидение — явление крайне редкое…

И вдруг он замолчал, задумался, потом спросил:

— Вам, насколько я понял, уже говорили о гибели посла?

— Да, — кивнул я.

— И это было сказано в Наидворце? И были перечислены подробности?

Я вновь кивнул. А Иокан сказал:

— Тогда это мог сделать только один человек — абва Гликериус.

Я онемел! Я долго не мог прийти в себя от изумления! Потом-таки сказал:

— Но откуда такая уверенность?

— Потому что только ему и доступна возможность беседовать с душами умерших, — едва слышно, с великой опаской ответил мой секретарь. — Но как он это делает, нам лучше не знать. Абва — опасный человек, куда опасней Тонкорукого. Прошу вас, господин, сторонитесь его, избегайте, прекра…

— Ты свободен, друг мой! — сказал я.

И Иокан, тяжко вздохнув, ушел. А я сидел, смотрел в окно и размышлял. А мысли были мрачные! Такие, что и пересказывать не хочется. Потом, когда стало совсем невмоготу, я вызвал Кракса, мы спустились в оружейную и там сражались до изнеможения. Настал обед. Но только я возлег возле стола, как прибыл человек от Тонкорукого. Мне было сказано: «Владыка ждет тебя!» Но я с улыбкой объяснил, что даже на войне я сперва обедаю, а уже только после этого выхожу к фаланге, и человек покорно ждал меня. Я ел и пил, я не спешил. Только потом, как следует насытившись, я спустился к кораблю.

На корабле я снова размышлял. И снова ничего не мог решить. В порту…

Х-ха! Вот чего не ожидал — там меня ждал золоченый паланкин, в него было запряжено шестнадцать белых лошадей. И когорта Бессмертных — вот это эскорт! А толпы! О! Бесчисленные толпы толп праздных зевак стояли вдоль всего пути моего следования и жадно глазели на меня! А что они кричали, х-ха:

— Нечиппа! Держава! Смерть варварам!