На ходу застегивая шинель, подоспел урядник. Минька скакал впереди, в совершенном восторге. Урядник торопился. Шашка била его по ногам.

Он оглядел Баумана взглядом знатока в делах политических и студенческих и кивнул одобрительно.

Сотский обшарил карманы Баумана. Он вытащил из них все, до последней пуговицы, и передал уряднику. Вележовскую пачку денег он сунул бережно за пазуху.

— Чего? — грозно сказал урядник и протянул руку. — Давай сюда!

Но сотский отрицательно покачал головой:

— Петр Андреич приказали, чтоб обязательно тотчас отобрать, как заарестуем. Чтоб в протокол не попали. А то потом действительно ищи их, свищи…

Петр Андреич?.. Бауман рванулся бешено. Но мужики сдержали.

У крыльца давно не ремонтированного здания с полуоблупившейся вывеской

КИЕВСКОЕ ГУБЕРНСКОЕ ЖАНДАРМСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ

съехались, колыхаясь на расслабленных, дребезжащих, ржавых рессорах, две тюремные кареты с занавешенными наглухо окнами. Чуть не столкнулись дышлами: кучера неистово крутили кнутами, подгоняя тощих одров, стараясь подъехать первыми. Дверцы обеих карет распахнулись разом, взметнув синие линялые занавески; выпятились на мостовую со звоном гремучие жандармские зашпоренные сапоги. Девушка, проходившая по панели, остановилась, вглядываясь, несмотря на грозный оклик часового у полосатой, тоже ветхой и облупившейся будки. Из первой кареты вышел Бауман, поднялся на крыльцо, — два жандарма по бокам, один сзади. Следом за ним, тем же порядком, вывели из второй кареты рабочего с непокрытой головой, с разорванным воротом рубахи,

По лестнице — вверх. На площадке встретившийся офицер с пачкой «дел» под мышкой спросил, картавя, старшего конвоира: «К генег'алу Новицкому на допг'ос?» Кивнул и скрылся.

Баумана ввели в коридор, простланный по полу холщовой-белой с красной каймой-дорожкой. Остановили неподалеку от двери, у которой, свесив с локтя лезвие обнаженной шашки, лениво стоял жандарм в синем мундире с красным плетеным аксельбантом. Тотчас почти подошел, под конвоем, рабочий в рваной рубахе. Завидев Баумана, улыбнулся, протянул руку. Бауман улыбнулся тоже, пожал. И сейчас же, неведомо откуда, вынырнула около них остроносая, хитрая, лисья мордочка — тощий и юркий человечек в вицмундире:

— Изволите быть знакомы?

Рабочий оглянулся, оскалив белые крепкие зубы:

— Дура! Были б знакомы — разве стали бы здороваться? Чему вас в охранном вашем учат?!

Часовой у двери качнул клинком и стал во фронт. Дверь открылась. На пороге, рисуясь стройной талией, показался затянутый в длинный, по последнему крику моды, сюртук тот самый офицер, что встретился на лестнице. Каким способом он оказался впереди, в охраняемом этом кабинете? Особый ход там какой-нибудь есть в нижний этаж? Застенок?

Бауман слышал давно: в охранных отделениях некоторых городов применяются пытки. О Риге были разоблачения-документальные, совершенно бесспорные- в подпольной печати, и, помнится, были такие же сообщения и о Киеве. До сих пор об этом вовсе не думалось. Сейчас пришло на мысль.

Офицер поправил длинным, отточенным ногтем мизинца тонкий, кверху щипцами отогнутый ус и прокартавил:

— Киг'илл Ваг'ханкин.

Рабочий подмигнул Бауману:

— Похоже, будто меня.

Офицер приоткрыл дверь, пропуская вперед Кирилла Вагранкина. Конвойные вошли следом. Офицер с порога обратился, кривя усмешкою рот, к Бауману:

— А вам, милостивый госудаг'ь, пг'идется постоять, подождать: генег'ал, желая быть вам пг'иятным, распорядился рабочего принять в первую очередь, поскольку вы ж исповедуете, как известно, что на первом месте должен стоять рабочий класс.

Он захохотал и вошел в кабинет, плотно прикрыв за собою дверь. Конвойные жандармы фыркнули. Часовой у двери снова свесил шашку с согнутого своего локтя лениво и равнодушно, как будто невесть сколько предстояло ждать, пока опять откроется дверь и опять надо будет стать по форме, подтянуто, как полагается стоять часовому у двери служебного кабинета генерала, начальника губернского охранного отделения.

Кабинет начальника губернского охранного отделения. Окна — на солнечную сторону; сквозь опущенные прозрачные палевые шторы бьют неуемно жаркие яркие лучи, ложась бликами на ковер, застилающий пол, на письменный стол — резной, ореховый, громадный, на серебряные широкие погоны. Генерал Новицкий сидит, развалившись в кресле, с сигарою в углу рта. За спиной у него, в простенке, портрет «благополучно царствующего» императора; чуть поправей и повыше, в углу, — икона: Георгий Победоносец на белом коне поражает копьем распластанного под ним в предсмертных судорогах дракона.

— Вагранкин Кирилл, слесарь с Греттеровского завода?

Рабочий осмотрелся кругом, переступил с ноги на ногу и ответил особенно почтительно:

— Так точно, ваше высокородие.

Генерал щелкнул пальцем по лежавшей перед ним синей папке:

— Обвиняешься в том, что на демонстрации первого мая нанес удар приставу, исполнявшему служебные обязанности, палкой.

Вагранкин обрадованно закивал головой:

— Так точно: пристав исполнял служебную обязанность палкой.

У конвойных усмешкой задергались усы. Генерал вскипел:

— Ты мне дурака не валяй! Не он, а ты — палкой!

— Я?!.

Лицо Вагранкина расплылось широченной и добродушной улыбкой. Он отвернул до плеча рваный рукав рубахи и согнул руку; огромными стальными буграми напружинил на мощной руке мышцы.

Генерал откинулся в кресле. Конвойные беспокойно колыхнули клинки.

Рабочий расправил плечи:

— Я еще в тюрьме отощал малость, послабже стал. А до тюрьмы… Ежели я действительно кого хвачу по голове — не то что палкой, а так вот, ручкой, одна мокрота останется.

— Н-да!

Генерал глянул на стоявшего у стола высокого офицера; офицер глянул на генерала. Новицкий протянул, покачивая головой:

— Д… действительно, очевидно, не ты…

— То-то и есть, — наставительно сказал рабочий. — А в тюрьме держите сколько времени зазря.

— Но-но! — нахмурился генерал. — Ты мне нотаций не читай. Зазря у нас, брат, ничего не делается. На демонстрации был?.. То-то!.. А зачем?

Рабочий не ответил. Это явственно воодушевило Новицкого.

— Зачем, я тебя спрашиваю? С инородцами, черт знает с кем связываешься! Они мутят, а тебе, видишь ли, отсиживать приходится. Ты же русский человек, братец, а?

Слесарь сдвинул брови:

— Ну русский. Что с того?

Генерал оборотился и указал перстом на икону Георгия:

— Вот образ державы Российской: Победоносец на коне, а под ним-поражаемая крамола, по-живописному сказать — дракон, а по-ученому — гидра. Я спрашиваю: где твое, русского рабочего человека, место?

Вагранкин ответил без запинки:

— На коне, ясное дело.

— Вот видишь… А ты заместо того под коня лезешь, в гидру.

Рабочий покачал головой, и в глазах вспыхнули лукавые огоньки:

— Никак… Гидра, господин генерал, общеизвестно, есть капитализм. А я, стало быть, как пролетарий…

Улыбка сбежала с генеральских губ, кулак сжался, верхняя губа поползла вверх, обнажая клыки:

— Во-от как запел!.. Пролетарием… на коня залезть? Шалишь, браток! Раньше свет вверх дном перевернется.

Слесарь не сдержал на язык рвавшегося слова:

— Имеем в виду.

— Вверх дном? — взорвался генерал. Голос пошел хрипом: — Сгною! В кандалы забью!..

Рабочий отвел руки назад, шевельнул могучими своими мышцами и повел плечами:

— Закона такого, извиняюсь, нет, чтобы в кандалы.

— Закон?! — прокричал, поднимаясь, Новицкий и ударил себя в грудь: — Вот тебе закон!

Офицер — у стола, неподвижный — еле заметно мигнул. Один из жандармов, за Вагранкиным сзади, ловким движением накинул на запястья сжатых рук зевы ручных кандалов. Они щелкнули автоматом запоров раньше, чем рабочий успел рвануться. Конвойные, без страха уже, схватили его за шею и плечи.