Из-под матраца вытащили несколько номеров «Искры». Вот они где были! И как она могла забыть, куда засунула?.. С выигрышем стачки, с отъездом Грача совсем замоталась. А Грач особенно предупреждал: непременно «почиститься» — всю нелегальщину убрать; если не аресты, то обыски обязательно будут.

Ротмистр медлительным, размеренным движением пальцев подсчитывал номера «Искры». Подсчитал, скривил улыбкой сухие губы:

— Типография… Склад искровской литературы… Пропаганда под видом воскресной школы… Вы ведь, кроме этой школы, еще и воскресной ведали, сударыня?.. И в школе вашей — хоть там и не бывал, а знаю — не о величии царского дома Романовых рассказывали… Это все знаете чем, по совокупности, пахнет, милая барышня?.. Каторгой-с.

Ирина не ответила. Очевидно, надо собирать вещи. Спросить, что разрешается брать с собой в тюрьму? Белье, книги?.. Книги, наверное, нет.

Ротмистр сел за стол, вынул из портфеля лист белой бумаги.

«Протокол. Прошино. № 47.

Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр…»

Он посмотрел на Ирину: высокая красивая девушка, волосы в две косы, веселая. Положил перо.

— Как же вы так, барышня?.. Такая молодая… И матушка у вас такая симпатичная…

Да. Мать. Почему ее в комнате нет? Не пустили? Тоже арестована?.. Или-сама не пошла?..

Ротмистр опять взял перо. Он писал убористым, мелким почерком протокол-что, где и как именно найдено. Охранники стояли молча у стенки. Михальчука не было: сделал свое дело, предал, спрятался. Все-таки он стыдится. Ремесла своего или только ее? В прошлом году он попросил у нее денег: сестра у него была больна. Так искренне просил, даже плакал. Очень было трудно — ведь и у самой заработка не хватает на двоих. Все-таки дала. А он…

Ротмистр приостановил писание, вытащил из кармана бумажник, из бумажника фотографическую карточку.

— «Искру» вы от этого… Соловья-разбойника изволили получить?

Грач. С чемоданами, в мягкой шляпе, улыбающийся, стройный. Моментальная карточка. До чего удачно снят!

Чуть не улыбнулась этой мысли. Но ротмистр слишком пристально и зорко смотрел: ни губы, ни глаза не дрогнули.

— Не знаю, кто это.

Ротмистр не спускал по-прежнему глаз:

— Вы не запирайтесь; он арестован нами здесь же, в поселке. Не может быть, чтобы вы не были в контакте… Я ведь не зря спрашиваю, а для вашей пользы. Такой закоренелый преступник, как этот господин, легко мог запутать вас, неопытную, юную… сбить… Мы же это всё принимаем во внимание… Откровенное признание способно облегчить — и даже в огромной мере и степени облегчить! вашу участь.

— Заботьтесь о своей участи, а не о моей, — резко бросила через плечо, отворачиваясь от жандарма, Ирина. — Ведь плохо придется в конечном счете вам, а не мне… Собирать вещи?

Она подошла к зеркалу, взяла с подзеркальника шапочку. За стеной — прямо перед ней, словно стояла тут же, за зеркалом — тихо и надрывно заплакала мать. Ирина болезненно сжалась, брови сдвинулись, задрожали губы. Она стукнула в стену:

— Мамуся, не надо, родная… До свиданья.

Барабанщики первой шеренги оркестра, шагавшего в голове батальонной колонны лейб-гвардии Семеновского полка, поравнялись с темным, угрюмым зданием министерства внутренних дел. Находится ли в данный момент господин министр, шеф жандармского корпуса, в служебном своем кабинете или отсутствует- все равно: проходящая воинская часть обязана воздать должный почет местопребыванию его высокопревосходительства. Капельмейстер повернулся на полном ходу налево кругом, продолжая идти задом, взнес руку в белой перчатке, махнул, и по морозному воздуху грянул всей медью огромных высеребренных труб и трескучих тарелок пышный, тщеславный и наглый Семеновский марш. Серые шеренги солдат подтянулись, выравнивая штыки, четче печатая шаг.

— Левой, левой! Ать, два…

Министр-шеф за огромным резного дуба столом досадливо поднял голову от лежавшей перед ним печатанной на тонкой бумаге страницы. Грянувший под окнами марш-несвоевременный и неуместный-перебил мысль. А мысль была, несомненно, «важная, государственная»- какая еще может быть у министра мысль! И оттого, что мысль перебилась, пропала, она казалась ему особенно важной, быть может, даже решающей для судеб царя и отечества.

Стоявший около кресла жандармский генерал, перехватив на лету досадливое движение своего шефа, мгновенно насупился тоже и укоризненно оглянулся на прикрытые портьерами окна, за которыми надрывались усердием заглушавшие его доклад трубы. Министр заметил жест и шевельнул одобрительно бровью: подчиненный в присутствии старшего должен быть именно его отражением. Как в зеркале: полный повтор — и в то же время ничто, видимость.

Левой, левой! Ать, два…

Шеренги прошли. Оркестр замолк: в отдалении слышался глухой уходящий лай барабанов. Но мысль не вернулась. Министр сказал отрывисто и хмуро:

— Потрудитесь продолжать… Стало быть, эти господа съезжаются на конференцию в Киев?

Генеральские шпоры поспешно щелкнули в такт почтительному и покорному наклону головы.

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Согласно агентурным данным, киевский адвокат Крохмаль, в социал-демократических партийных кругах носящий кличку Красавец…

Министр поднял голову:

— По кличке только, или и в самом деле… красавец?

Он напружил дряблые плечи и выпятил губу, показывая, каким должен быть красивый мужчина. Генерал поспешно кивнул, на этот раз не без игривости:

— По карточке судя (он еще не арестован), действительно недурен. Означенный Крохмаль — разрешите доложить — совершал объезд, в частности приезжал в Москву для переговоров об организации конференции…

— Какие переговоры?

Генерал слегка развел руками:

— К сожалению, мы располагаем данными только наружного наблюдения. За Крохмалем следят по пятам. В отношении конспирации он, не в пример другим, проявляет чрезвычайное легкомыслие.

Его высокопревосходительство соблаговолил улыбнуться:

— Легкомыслие свойственно красавцам.

Генерал рассмеялся достаточно громко, чтобы было видно, насколько он оценил министерскую остроту, но без нарушения должного — даже в минуту интимности — уважения к высшему начальству.

— Именно, ваше высокопревосходительство! Таким образом, конференция…

Министр перебил:

— Эта конференция… в связи с заграничной затеей Ленина?

Веки генерала заморгали тревожно;

— Виноват… я не вполне понимаю. О чем вам угодно…

— О том, что Ленин нам объявляет открытую и решительную войну. Изволите видеть… — Министр черкнул тупым, квадратным ногтем по полю раскрытой перед ним страницы, процарапав бумагу насквозь. — Вот… Газетку эту вы не могли, я полагаю, не иметь в руках… К слову сказать, она только что доложена мне, хотя вышла еще в мае прошлого года. Это же вопиющее безобразие! За что мы платим деньги заграничной агентуре?!

Генерал поспешно вздел пенсне. Опять эта «Искра»! И какой черт ее подсунул министру?..

— Вот с этого абзаца, где говорится о посылаемых в Россию агентах… Вслух, прошу вас. У этих социалистов такой слог, что я, признаюсь, не усвоил сразу…

Генерал кашлянул, прочищая горло:

«— Отсюда прикажете?.. …сеть местных агентов единой партии, агентов, находящихся в живых сношениях друг с другом, знающих общее положение дел… Эта сеть агентов будет остовом именно такой организации, которая нам нужна: достаточно крупной, чтобы охватить всю страну…»

— Изволите слышать? — Министерский палец поднялся предостерегающим и тяжелым движением. — Всю страну!

— «…достаточно широкой и разносторонней, чтобы провести строгое и детальное разделение труда; достаточно выдержанной, чтобы уметь при всяких обстоятельствах, при всяких «поворотах» и неожиданностях вести неуклонно свою работу; достаточно гибкой, чтобы уметь, с одной стороны, уклониться от сражения в открытом поле с подавляющим своею силою неприятелем, когда он собрал на одном пункте все силы, а с другой стороны, чтобы уметь пользоваться неповоротливостью этого неприятеля…»