— Революция?

Голос прозвучал глухо, отчаянным, но злобным и тихим шепотом по застланному коврами кабинету генерал-губернатора. Дубасов стоял посреди комнаты, глубоко засунув руки в карманы, втянув в белый тугой крахмальный воротник жилистую шею. Дыбились на поднятых гневным пожатием плечах адмиральские золотые с черными двуглавыми орлами погоны.

— Революция? Вы по-ни-ма-е-те, что вы такое говорите, господин обер-полицмейстер?

Полицейский генерал, горбоносый, чуть дрогнул и крепче зажал в руке серую, серебром окантованную барашковую шапку:

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Если бы только Москва, можно бы назвать — бунт. Но ведь по всей России, ваше высокопревосходительство, то же самое делается. Дороги стоят, телеграф не работает, ни одна заводская труба не дымит. Света нет. Того и гляди, водопровод остановят. Аптеки — и те закрылись… В Петербурге, изволите знать, даже императорский балет бастует…

— И митрополичьи певчие, — подсказал тихий шамкающий голос.

Седенький редковолосый старичок, в малиновой темной шелковой рясе, в белом клобуке, затряс бородкой, согнувшись в глубоком кресле. Он один сидел; все остальные (их было человек шесть-семь в этом кабинете) встали, как только Дубасов поднялся из-за огромного дубового стола, уставленного серебряной письменной утварью.

— Стало быть, — адмирал перевел вновь глаза с митрополита на полицмейстера, — я должен вас так понять: вы не ручаетесь за город? Говорите напрямки: полиция не может справиться?

Серая шапка сжалась в комок. Но полицмейстер ответил твердо:

— Так точно. Не может. Я вынужден был приказать снять уличные посты и сосредоточить все силы в участках, в распоряжении приставов. На улицах полиции показываться небезопасно. Особенно — одиночным. Смею доложить: были уже случаи разоружения толпой…

— Разоружения? — Адмирал сощурился. — Ваши люди дают себя разоружать, ваше превосходительство?

Полицейский потупился:

— Требовать с них нельзя, ваше высокопревосходительство. Оклады малы, я уже сколько раз входил с представлением к господину министру. Ведь гроши платим, прямо надо сказать: никто не желает рисковать за такую цену.

— А отечество? — прогремел Дубасов. Сквозь седую щетину коротко подстриженных волос выступила багровая краска, жилы на висках набухли. Присяга?! Первый долг верноподданного-живот положить… Странные для русского человека, и тем более офицера, рассуждения, генерал! Я воздержусь пока их квалифицировать, но долгом почитаю предупредить… — Он обернулся к остальным:-И вам не повредит ознакомиться. Секретная депеша министра внутренних дел. По счастью, военный телеграф работает: господа забастовщики забыли или не знают о его существовании.

Генералы переглянулись. Дубасов мелкими шажками подошел к столу и взял лежавший поверх груды бумаг телеграфный бланк:

— "С неуклонной энергией и решимостью, без всяких снисхождений и колебаний принимайте меры к полному сокрушению мятежа…"

Пауза. И — с особым выражением:

— "Немедленно устраните от должностей тех правительственных и выборных служащих, которые дозволили бы себе тем или другим способом содействовать мятежу, укрывали мятежников, пли высказывали им сочувствие, или обнаружили слабость…"

Адмирал бегло глянул па полицмейстера и повторил с ударением:

— "…слабость и попустительство к мятежникам". Изволили слышать?

Он сложил бланк.

— Вернемся к московским делам. Полиция, стало быть, по существу, выбыла из строя? Так и прикажете записать?

Полицмейстер промолчал. Дубасов круто повернулся на каблуках к высокому, у письменного стола стоявшему генералу. Он спросил отрывисто:

— Войско?

Генерал медленно поднял голову:

— На казаков и кавалерию, сумцев особенно, можно положиться. Но пехота не вполне надежна. В Ростовском полку даже определенно можно сказать — брожение.

— Та-ак… — протянул Дубасов. — Серая скотинка тоже начинает крутить хвостом?.. Меры?

— Все, все сделано, — торопливо затряс головой генерал. — Солдаты фактически заперты в казармах: никаких отпусков, и вообще ни один нижний чин не выходит за ворота. Караулы утроены. Учебным командам — эти надежны — выданы полные боевые комплекты патронов. Господа офицеры бессменно и в полном составе находятся при своих частях. Я приказал им запросто беседовать с нижними чинами и даже… играть с ними, для популярности, в шашки.

Адмирал оскалил зубы насмешливой и тяжелой улыбкой:

— Ну и… играют? Надеюсь, вы разъяснили им, что надо играть в поддавки, а не "в крепкие"?

Командующий не понял; он дробно заморгал седыми ресницами. Но и остальные присутствующие явно смутились. Самый молодой из них-в судейском сюртуке, с золотым лицейским знаком на груди — спросил, растягивая слова:

— Разрешите просить разъяснений. Телеграмма господина министра внутренних дел говорит о беспощадных мерах. О том же говорит всем известный недавний приказ генерала Трепова: "Холостых залпов не давать, патронов не жалеть". Фраза бессмертная — она войдет в историю. Все это указывает на игру "в крепкие", если использовать иносказание, к которому было угодно прибегнуть вашему высокопревосходительству. Между тем в ваших последних словах есть как бы намек на иную тактику. Вы, стало быть, имеете основания полагать, что его императорское величество…

Дубасов ответил не сразу. Невольно он поднял глаза на висевший прямо против стола огромный, больше человеческого роста, царский портрет.

Император стоял в конноартиллерийском мундире, с барашковой парадной шапкой в руке, на фоне какого-то дворца. Портрет этот висел в генерал-губернаторском кабинете давно, но Дубасов сейчас только заметил, что у царя нелепо и жалко подогнуты почему-то коленки, улыбка на лице растерянна и жалка. Да и поставлен он почему-то посреди мостовой, как городовик на посту перед казенной винной лавкой. И в довершение всего-с непокрытой головой, без шапки, на улице! Черт знает что! Идиот писал или… крамольник? Надо приказать немедленно вынести вон эту мерзость.

Он еще раз оглядел портрет очень пристально.

А ведь, надо правду сказать, похож… Каналья художник! Вот почему третьего дня, когда здесь была делегация общественных организаций, господа делегаты скалили зубы именно на эту стену… Теперь для меня ясны эти улыбки…

Кто-то кашлянул. Кашель вернул на место отбившуюся в сторону адмиральскую мысль.

— Предположения его величества?

В кабинете были только «свои»: высшие здешние начальники и прокурор. Можно и должно было говорить открыто.

— Положение критическое, — медленно заговорил адмирал. — На это не приходится закрывать глаза. Выходов возможных — два. Наиболее желательный и надежный, конечно, — военная диктатура.

— Дмитрий Федорович Трепов, — тихо, словно про себя, сказал прокурор.

Адмирал кивнул:

— До сих пор курс взят, как вы видели и из телеграммы, именно на диктатуру. Закон давно пора отодвинуть в сторону. Аресты теперь не достигают цели; судить сотни и тысячи нельзя. Надо немедля истреблять бунтовщиков силою оружия. Устроить им такую кровавую баню, чтобы правнуки помнили. Физически истребить: это выполнимо только при диктатуре.

Он поджал мясистые губы и помолчал.

— Но диктатор должен располагать достаточной вооруженной силой, притом беззаветно преданной. Весь вопрос в том, найдется ли она в требуемом количестве…

Он помолчал опять. В кабинете была мертвая тишина. Адмирал развел слегка руками:

— По тому, что мы видим в Москве, приходится, к крайнему сожалению, усомниться в наличии такой силы.

Командующий войсками хмуро отвел глаза:

— Игра "в крепкие" в таком случае не пройдет. И поскольку ни у кого из нас и в мыслях нет уступать этим, чумазым, горланящим о свободах, остается играть в поддавки.

Опять наступило молчание. И опять заговорил явно свободнее всех чувствовавший себя в генерал-губернаторском кабинете человек в судейском сюртуке: