Макс сказал, что снимет ей номер в отеле рядом с аэропортом.

– Ты хорошенько выспишься, – предложил он, – и вылетишь вечерним рейсом.

– Прекрасная мысль.

«Бедный Макс, – подумала Бонни, – он ничего не понял».

Отец Бонни Брукс работал в отделе распространения газеты «Чикаго трибюн», а мать занималась домашним хозяйством. У них была квартира в городе и летний домик на озере в Миннесоте. У Бонни, которая была единственным ребенком, остались смешанные воспоминания о семейных отпусках. Отец Бонни был степенным человеком, его не привлекала дикая природа Севера. Так как он не умел плавать и страдал аллергией на кровососущих насекомых, то избегал бывать на озере. Отец сидел в домике и собирал модели самолетов, особенно он любил классические германские «фоккеры». Скучное хобби отца усугублялось еще и тем, что у него были «руки-крюки», в результате чего простейшее склеивание превращалось в настоящую драму. Бонни и мать держались от него подальше, чтобы отец не мог обвинить их в том, что они мешают ему сосредоточиться.

И пока отец собирал модели самолетов, Бонни с матерью катались по озеру, окруженному лесом, в старом челнока из березовой коры. Бонни помнила эти радостные моменты – кончики ее пальцев касаются прохладной воды, а теплые лучи солнца греют затылок. Мать не умела грести тихо, но все же им частенько удавалось видеть диких зверей: оленей, белок, бобров, а иногда американских лосей. Бонни порой спрашивала у матери, зачем они купили этот домик, если отец все равно целыми днями не вылезает из него. И мать всегда отвечала: «Он точно так же вел бы себя и в Висконсине».

Бонни поступила в Северо-Западный университет и, к удивлению отца, увлеклась журналистикой. Вскоре она завела первый в жизни серьезный роман с разведенным адъюнкт-профессором, который, по его словам, получил в свое время множество премий за свои репортажи о вьетнамской войне. Отсутствие в доме профессора дипломов на эти премии Бонни по своей наивности отнесла на счет его скромности. На Рождество она решила сделать ему сюрприз, подарить оправленную в рамку его сенсационную статью о минировании гавани Хайфона. Но когда Бонни стала просматривать в университетской библиотеке микрофильмы подшивок «Сан-Франциско кроникл», в которой якобы работал ее любовник, она не обнаружила ни единой крохотной заметки, подписанной его именем. Продемонстрировав незаурядную хватку репортера, Бонни связалась с отделом кадров газеты и (использовав безобидную, но хитроумную уловку) выяснила, что ее героический поклонник никогда не был в Юго-Восточной Азии, а работал в это время в бюро «Кроникл» в Сиэтле.

Бонни Брукс действовала решительно. Первым делом она бросила обманщика, а потом заставила его уволиться из университета. Ее последующие приятели были более преданными и обходительными, и, хотя никогда не врали, все они были какими-то «незрелыми». Мать Бонни устала готовить им обеды и отклонять робкие предложения вытереть посуду. Она не могла дождаться, когда дочь закончит учебу и найдет себе солидного мужчину.

К счастью или нет, но работу по специальности журналиста найти было очень трудно. Как и большинство ее сокурсников, Бонни Брукс занималась составлением рекламных объявлений и пресс-релизов. Сначала она поступила на работу в городской департамент парков Чикаго, а затем в фирму, выпускавшую детское питание. Впоследствии эта фирма была куплена компанией «Креспо Миллз Интернэшнл», и Бонни предложили должность помощника рекламного агента. Вместе с должностью предложили и заработную плату, которую она смогла бы получать, проработав как минимум лет десять в самых солидных городских средствах массовой информации. Работа оказалась довольно простой, однако не приносила Бонни никакого удовлетворения. Кроме детского питания и хлопьев для завтрака, компания «Креспо Миллз» выпускала также пищевые пасты, арахисовое масло, батончики из овсянки с добавлением орехов и изюма, печенье, крекеры, ароматизированные кукурузные хлопья, хлебные батоны и три вида гренок. Бонни моментально разонравились все эти изделия. Все ее попытки внести какую-либо лирическую оригинальность в рекламу пресекались начальством. В один из наиболее скучных периодов работы ее заставили использовать слово «вкусный» в четырнадцати пресс-релизах, следовавших один за другим. И когда Макс Лам предложил ей выйти за него замуж и переехать в Нью-Йорк, Бонни ни секунды не колеблясь бросила свою работу.

Макс смог взять отпуск всего на несколько дней, поэтому они решили провести медовый месяц в Дисней Уорлд – банальный выбор, но Бонни посчитала, что это в любом случае лучше, чем Ниагарский водопад. Она понимала, что, как бы ни был грандиозен водопад, он не заинтересует Макса. Оказалось, что не заинтересовал его и Микки Маус. Они провели в Волшебном Царстве два дня, а Макс не находил себе места, словно шкодливый кот.

А затем разразился ураган, и ему понадобилось посмотреть на его последствия...

Бонни хотелось остаться в Орландо, лежать в номере, обнявшись с Максом, заниматься любовью под стук дождя в окно. Почему Максу этого было недостаточно?

Она чуть не задала этот самый вопрос, когда они сидели в темноте во дворе дома Августина после приключения в Стилтсвилле. И позже, по пути в аэропорт. И еще раз, уже при расставании, когда Макс как-то вяло и торопливо обнял ее, а от его волос и рубашки пахло табаком.

Но Бонни так и не задала этот вопрос. Момент был неподходящий. Макс казался целеустремленным, солидным мужчиной, именно таким, какого желала ей мать. Правда, мать сочла его негодяем. А вот отец Бонни считал его отличным молодым человеком. Для него все приятели Бонни были отличными молодыми людьми.

Интересно, что бы подумал о ней отец сейчас, увидев ее в машине, направляющейся в больницу, на переднем сиденье между одноглазым, курящим жабу похитителем и уцелевшим после авиакатастрофы человеком, который жонглирует черепами.

Голова у Бренды Рурк оказалась пробитой в трех местах, требовалась операция на одной из щек. Из раны ниже правой височной кости струилась кровь, но врачам удалось остановить кровотечение. Специалист по пластическим операциям зашил глубокую U-образную рану на лбу.

Бонни Лам никогда не видела таких ужасных ран. Даже губернатора бросило в дрожь. Августин опустил взгляд, уставившись на кончики ботинок, звуки и запахи больницы были слишком знакомы ему. Он почувствовал, что у него пересохло в горле.

Джим Тайл держал в своих руках руки Бренды. Глаза ее были открыты, но взгляд казался отсутствующим. Бренда никого не видела, кроме Джима, сидевшего возле кровати. Сквозь боль и дурман от наркоза она пыталась говорить, и Джим нагнулся пониже, чтобы разобрать ее слова.

Через несколько минут он выпрямился и произнес тихим, полным ярости голосом:

– Этот подонок украл ее кольцо. Обручальное кольцо ее матери.

Сцинк выскользнул из палаты настолько тихо, что Бонни и Августин даже поначалу не заметили его отсутствия. Не оказалось его и за дверями палаты, но легкая паника среди медперсонала, одетого в сине-белую форму, подсказала Бонни и Августину, что искать его надо в конце коридора. Губернатор бродил по палате для новорожденных, держа в каждой руке по младенцу. Дети тихонько посапывали, а Сцинк смотрел на них с глубокой печалью. Бонни губернатор не казался опасным, несмотря на спутанную бороду, грязные камуфлированные брюки и высокие армейские ботинки. Три здоровенных санитара совещались в коридоре, наверняка кто-то из персонала уже пытался вступить в переговоры с губернатором, но безрезультатно. В этот момент Джим Тайл спокойно зашел в палату и вернул младенцев под стеклянные колпаки.

Никто не попытался вмешаться, когда патрульный выводил Сцинка из больницы, потому что это было похоже на обычный арест. Джим Тайл держал его за локоть, они оживленно переговаривались, следуя по светло-зеленым коридорам. Бонни и Августин старались не отставать от них, увертываясь от инвалидных колясок и носилок.