— Давно у вас не печатался. Чувствую себя в неоплатном долгу, — сказал он при этом.
Серебряков тут же начал листать стихи, собранные в папке.
Прошло некоторое время.
Закончив просмотр, Серебряков сказал:
— Вы не обижайтесь, Сергей Григорьевич, но это не лучшие ваши стихи.
— Что значит не лучшие? Например…
— Ну вот хотя бы это:
Весенний гром
Бежал с ведром
И вдруг растаял
За бугром.
Прочитав эти строки Острового, Серебряков продолжил:
— Простите, Сергей Григорьевич, но право же, такие стихи можно писать и писать сколько угодно.
— Ну, попробуй.
— Только, опять же прошу, не обижайтесь. Вот нечто в таком роде:
Бежал с баулом
Островой.
И вдруг исчез.
Пророс травой…
Шум долго еще слышался в коридоре, по которому шел Островой жаловаться главному редактору Анатолию Степановичу Иванову на заведующего отделом поэзии.
271
Рассказывал Михаил Семенович Бубеннов.
— Когда умер Сталин, мне позвонил главный редактор «Правда» и пригласил в редакцию газеты к таким-то часам.
Приехал.
А в редакции уже собралось немало московских писателей.
В конференц-зале перед нами выступил Суслов, сообщивший о смерти вождя. И я уловил в его интонации некую радость. Я отчетливо помню, что именно с этой интонацией он говорил о народной скорби, о том, что нам, писателям, надо найти нужные слова прощания с вождем и слова душевной поддержки народа в эту горестную минуту.
Потом он повелел правдистам развести нас по кабинетам, чтобы каждый из нас написал свое слово прощания и свое обращение к согражданам.
Сел я в каком-то кабинете, а ни о чем думать не могу — пустота. А в душе звучит сообщение о смерти Сталина, сделанное с радостной интонацией Сусловым.
Встал. Прошелся по коридору. Заглядывал в приоткрытые двери кабинетов. Все согбенно сидят за столами и строчат.
Увидев Аркадия Первенцева, зашел к нему.
— Ты что, уже написал? — спросил он меня.
Поведал ему в двух словах о своих ощущениях.
— А давай вместе. Я пишу, а ты меня редактируй и поправляй.
«Грамотей»-то он был известный.
Так мы и написали полторы странички прощания…
Собрали наши «сочинения», но они так и не увидели света.
В «Правде» была опубликована лишь телеграмма Михаила Шолохова «Прощай, отец»…
272
Заведующий отделом «Двенадцать стульев» в «Литературной газете» Виктор Васильевич Веселовский как-то спросил меня:
— А ты знаешь, как у нас в отделе зовут твоего приятеля критика Михаила Ханановича Синельникова?
— Откуда же мне знать?!
— Его зовут «еврей Пржевальского»…
273
Василий Петрович Росляков предложил однажды Борису Андреевичу Можаеву:
— Давай я тебя познакомлю с Петром Федоровичем Юшиным. Прекрасный человек. Профессор в университете. Всерьез занимается Есениным. Во время войны был комиссаром.
— Отчего же не познакомиться, — согласился Можаев…
Когда я слушал этот рассказ из уст Рослякова, то был уже знаком с Борисом Андреевичем Можаевым. Мы жили по соседству и нередко встречались с ним. Он иногда делился своими воспоминаниями о предках-рязанцах, среди которых были и герои Бородинского сражения, за которое и были удостоены столь значимой фамилии.
После школы Борис Андреевич служил в армии на Дальнем Востоке, а в 1943 году его направили на учебу в Ленинградское высшее военно-техническое училище, находившееся в это время в Ярославле. Когда он кончал училище, оно уже было возвращено в Ленинград, ему предложили военно-инженерную должность на Дальнем Востоке, то есть в тех местах, где он проходил срочную службу. Можаев согласился.
Там он начал писать и публиковать первые свои сочинения в самых разных жанрах.
В 1954 году уволился из рядов армии и всерьез занялся журналистикой. Еще через несколько лет перешел на профессиональную работу писателя. У него вышло несколько сборников рассказов и очерков. Но они не очень-то были замечены текущей критикой. А вот когда в 1966 году в «Новом мире» была опубликована его повесть «Из жизни Федора Кузькина» Можаев стал всесоюзно известным писателем…
В этот-то момент и предложил ему Росляков поехать на Ленинские горы, где в одной из жилых зон высотного здания Университета находилась квартира Петра Федоровича Юшина.
Первые рукопожатия.
Приглашение к столу.
Первые тосты за знакомство.
— А сам-то откуда? — поинтересовался Юшин у Можаева.
— Из рязанских мест, — ответил тот и назвал село.
— Так я тоже из тех мест, но в вашем селе жили немцы… Никаких русских там не было. Мы так и говорили — немецкое… И ты выходит немец. Как это почему? Да потому, что так показать русского человека Федора Кузькина мог только немец.
— Да как же я его показал не так? — возмутился Можаев.
— А так… Ты только говно не заставил его жрать, — гремел Петр Федорович…
Возникла тяжелая пауза.
— Вася, так как же мне поступить в таком случае? — спросил Борис Андреевич у Рослякова.
— Да что вы, мужики, в самом деле, — встрепенулся Василий Петрович. — Не затем мы сюда пришли, чтобы ссориться. Давайте песни петь.
И он запел про горе-горькое, что по свету шлялося…
Его вскоре поддержали новые знакомцы.
И вечер знакомства прошел тепло и непринужденно…
274
А вот эпизод из жизни театра Сатиры, где была поставлена пьеса Сергея Владимировича Михалкова «Пена». Поставил ее дебютировавший в театре режиссер.
Во время премьеры после первого действия в антракте по фойе прогуливались Михалков и режиссер.
И тут мимо них публика буквально повалила в гардероб.
Режиссеру было стыдно наблюдать сцену массового ухода зрителей со спектакля.
Словно почувствовав его состояние, Михалков так отреагировал на происходящее:
— Смотри-ка… п-п— проняло!..
275
В практике аппаратных работников ЦК комсомола был распространен метод привлечения писательских кадров к написанию выступлений и докладов секретарей на пленумах и съездах.
— Однажды, — рассказывал Станислав Тимофеевич Романовский, заместитель главного редактора журнала «Сельская жизнь», — меня пригласили в сельхозотдел ЦК и попросили написать выступление для секретаря, ведавшего сельскими проблемами. Естественно, коротко изложили основные моменты, которые необходимо было затронуть в тексте.
После того, как он выполнил задание и отнес текст в ЦК, прошло два дня. И вот раздался телефонный звонок из отдела и просьба зайти к ним.
Романовский так ипоступил.
Помощник секретаря поблагодарил его за оперативную хорошую работу и попросил внести кое-какие уточнения и дополнения в текст выступления, с которым уже ознакомился секретарь и который в целом его одобрил.
Когда Романовский вернулся в свой кабинет и начал просматривать замечания по тексту, его больше всего привлекла одна пометка на полях. Предложение в тексте было подчеркнуто волнистой чертой, а на полях было начертано: «Эту мою мысль развить!»
276
Поэт Василий Шабанов, безвременно погибший от бандитских пуль под Ашхабадом, куда он ездил в составе многочисленной делегации, а потом, поддавшись на уговоры местных товарищей поехать на шашлык в горы, где и была расстреляна их машина неизвестными, работал инструктором отдела агитации и пропаганды ЦК ВЛКСМ.
Однажды он смеясь поделился:
— Знаешь, я в комсомоле научился новому спряжению глагола «писать».
— Любопытно. И как же оно звучит?
