— Жена чувствует себя хорошо. Роды прошли нормально.

— Так кто же родился? — с нетерпением вновь спрашивает Гамзатов.

— Мы тебя поздравляем. Все тебя любим и ждем скорейшего воз вращения в родную Махачкалу…

Такое «общение» продолжалось несколько минут.

И когда отступать уже было некуда, Дарьялов сообщил Расулу Гамзатову, что у них вновь родилась девочка.

После паузы Гамзатов произнес:

— Куда же смотрела областная парторганизация?!..

Курс лекций по русской литературе XX века у нас на литфаке в городском педагогическом институте имени В.П.Потемкина читал известный литературовед Евгений Борисович Тагер. Читал интересно, необычно, нередко сопровождая литературоведческий анализ не только исторической картиной нравов и среды, в которых действовали писатели, но и рассказывал какие-то интересные, почти анекдотические случаи из их жизни.

Помню, что кто-то из нас, студентов, спросил у Евгения Борисовича, правда ли, что Куприн обратился к царю с ультиматумом: он де создает Балаклавскую республику в Крыму и выходит из состава Российской Империи.

Евгений Борисович заметил, что факт общения Куприна с императором был, но, по свидетельству очевидцев, все выглядело совсем не так, как дорисовала народная молва. Словом, о создании республики и выходе из состава России и речи не было.

А что же было?

И он рассказал нам следующее.

Молодым, начинающим писателем Александр Иванович Куприн оказался в Крыму, где его пригласили на какой-то званый обед к местному художнику. И вот во время застолья Куприн попросил хозяина дома одолжить ему пятнадцать рублей. Получив эту сумму, он внезапно исчез. А вскоре появился вновь и продолжал участвовать в застольном веселье.

Уже стемнело, когда к дому художника подъехал какой-то полицейский чин и поинтересовался у хозяев, нет ли среди гостей господина Куприна. Услышав утвердительный ответ, чин заявил, что прибыл сюда с поручением царствующей особы, дабы передать Куприну наказ во время выпивки как можно лучше закусывать и впредь не делать глупостей.

За сим полицейский чин отбыл, хозяин вернулся к гостям и передал им свой разговор. Тут все стали просить Александра Ивановича рассказать, что же такое он совершил.

Куприн чистосердечно признался: ему в голову пришла фантастическая идея отправить на имя царя телеграмму, в которой просить его о даровании рыбачьему поселку Балаклава статуса вольного города.

— Но зачем вам нужно было делать это? — спросили развеселившиеся гости после сообщения писателя.

— Мне, — ответил Куприн, — захотелось узнать, как этот кромешный дурак отреагирует на мою кромешно глупую просьбу… Теперь-то вы видите, что ответ достоин настоящего пьяницы!..

Василий Васильевич Шкваркин немало сделал для развития комедии на русской сцене в 1930-х годах. Наибольший успех выпал на его лирико-бытовую комедию «Чужой ребенок». В ней рассказывалось как начинающая актриса Маня осваивает роль матери незаконнорожденного ребенка. В эту интригу мистификации постепенно включаются окружающие, которым надлежало пройти испытания на человечность и благородство.

Василий Васильевич нередко привлекался к работе с молодыми драматургами. И вот во время подобных мастер-классов к нему назойливо стал обращаться начинающий автор, интересуясь отнюдь не секретами мастерства.

Когда Василий Васильевич прямо спросил о том, что же интересует молодого человека, тот также прямо задал Шкваркину вопрос:

— Василий Васильевич, а что вы думаете получить в следующем месяце?

Шкваркин резко ответил:

— Инфаркт… Так что можете мне не завидовать.

— Да, — сочувственно, откликнулся: начинающий драматург, — с ума можно сойти, как стало трудно писать комедии.

На это Шкваркин тоже сердито заметил:

— Сие вам не грозит… Для этого надо иметь, с чего сходить…

Поэт Борис Абрамович Слуцкий рассказал однажды про случай, происшедший осенью 1957 года в просторной горнице Союза писателей СССР.

Сидели они с Николаем Алексеевичем Заболоцким, первое знакомство с которым состоялось в тридцатых годах в Харькове, где жил тогда школьник Борис Слуцкий.

— Заболоцкий, — вспоминал Борис Абрамович, — впервые предстал передо мной цитатой из ругательной статьи о нем. А в России не следует ругать, цитируя, потому как традиционно люди начинают жалеть поруганного, оскорбленного.

Сам же Николай Алексеевич, как оказалось, к ругани относился иначе, что проявлялось так, как то проявилось в момент сидения в горнице в ожидании машины, чтобы ехать на вокзал. С вокзала им надлежало поездом отправиться в Италию, в Рим на европейское совещание писателей.

Николай Алексеевич томился еще и тем, что забыл папиросы.

Неожиданно в комнату вошел невысокий обезьяноподобный человек. Не вошел, а скорее сунулся в поисках кого-то.

Заболоцкий кинулся к нему и попросил папиросу.

Тот с радостной готовностью сказал:

— Пожалуйста, Николай Алексеевич.

И ушел.

Заболоцкий сел, затянулся раз, другой, а потом, блаженствуя, спросил:

— Интересно, а кто же это был с папиросами?

Слуцкий ответил:

— Ермилов.

Николай Алексеевич бросил папиросу на пол, растоптал и нахмурился. Ермилов как раз и был автором той ругательной статьи о стихах Заболоцкого, которую прочитал в Харькове Борис Слуцкий.

О своем приеме в Союз писателей Иван Фотиевич Стаднюк рассказывал так.

Он оказался участником Второго совещания молодых писателей, которое проходило в 1954 году. Ему повезло, как он считал, с семинаром. Руководителями были Валентин Петрович Катаев, Сергей Сергеевич Смирнов, Савва Кожевников и Софья Семеновна Виноградская. Естественно, Катаев был коренником.

Да и состав семинара ему пришелся по душе: люди способные, интересные, уже заявившие о себе в печати. Среди них Владимир Дудинцев, Владимир Тендряков, Александр Андреев, Владимир Монастырев, Василий Вишняков, Борис Бурлак.

Когда на занятиях стали критиковать уже матерых Тендрякова и Монастырева, Стаднюк понял, что за свою так называемую повесть «Следопыты» он получит сполна. Почему так называемую повесть? Да потому, объяснял Иван Фотиевич, что записана она по заказу Издательства ДОСАРМ /позднее ДОСААФ/как пособие для будущих войсковых разведчиков. Представленная в разведуправление Генштаба на рецензирование, рукопись понравилась руководству и ее переслали в Воениздат. Для Издательства ШАРМ поручили написать брошюру о действиях войсковых разведчиков в различных видах боевой деятельности. И вышла она под названием «Разведчик».

А первоначальная рукопись стала именоваться приключенческой повестью, открывшей в Воениздате серию «Военные приключения».

Предчувствие серьезного критического разбора «Следопытов» не обмануло. Если Сергей Смирнов и Савва Кожевников пытались как-то смягчить разговор, доказывали, что Стаднюк в принципе перспективен для работы в литературе, Катаев был категоричен и неумолим. С заметной долей иронии он зачитал несколько отрывков из повести и заявил:

— Товарищ подполковник, литература — не ваше призвание. Пока не поздно — выбирайте себе для души профессию другую…

И самое главное: сам Стаднюк в основном был согласен с Катаевым в оценке «Следопытов». К сожалению, он представил к обсуждению только эту повесть. Но в портфеле оказались неопубликованные главы-рассказы из повести «Максим Перепелица».

После окончания очередного рабочего дня, печального для него, Стаднюк осмелился подойти к Софье Семеновне Виноградской и попросил ее почитать машинописные рассказы о хлопце Максиме…

Увидев Стаднюка на следующем занятии, Катаев недоуменно пожал плечами и объявил, что на обсуждение выносится повесть Александра Андреева. Но тут слова попросила Софья Семеновна, пожелавшая кое-что почитать семинаристам. И она начала читать отрывки из «Максима Перепелицы». И все по достоинству оценили проделки веселого хлопца из села Яблонивка, копии того самого села Кордышивка, в котором родился писатель.