Утро, когда наши писатели оказались возле ворот дома Шоу, было дождливым и прохладным. Но несмотря на непогоду ворота уже осаждали многочисленные корреспонденты. Их автомобили буквально загородили подъезд к дому. Поэтому пришлось выйти из машины раньше и идти, минуя направленные на тебя фотокамеры.

Когда подошли к воротам, калитка отворилась и к гостям из России — Фадееву, Бажану, Вургуну и Симонову — вышел маленький седенький старичок в коротких брючках.

Пожав руки гостям, он обратился к репортерам:

— Я принимаю своих друзей, но не своих врагов. Вы же мои враги!

И репортеры тут же бросились к своим машинам…

Писатель Адихан Измаилович Шадрин, долгие годы возглавлявший Астраханскую писательскую, говоря при этом: «У меня в организации тринадцать членов и пятнадцать группировок», познакомил меня с одним из егерей в угодьях устья Волги.

В доме егеря меня поразила обстановка: полированная мебель, сервант, забитый дорогим хрусталем, шикарные кресла, огромный телевизор. Когда я поинтересовался, откуда вся эта роскошь с налетом моды конца пятидесятых годов, он поведал мне такую историю.

Никита Сергеевич Хрущев был страстным охотником. И потому откликнулся на предложение первого секретаря обкома поохотиться в плавнях.

В канун прибытия высокого гостя к егерю нагрянули товарищи из обкома. На огромном крытом грузовике доставили мебель.

Старую, состоявшую из стола, лавки, табуретов и комода, выставили в сарай, а привезенную новую занесли в дом. Стены завесили дорогими коврами. Ковры были постелены и на пол. В доме появился телевизор с огромным экраном.

А вскоре в дом егеря пожаловал сам Никита Сергеевич. Вместе с ним был секретарь обкома, председатель облисполкома и другие товарищи.

Когда уже было собрались идти на охоту, раздался пронзительный телефонный звонок из Москвы. И высокому гостю пришлось немедленно уезжать.

Когда Хрущев выходил из дома, он остановился возле егеря и тихо сказал ему:

— Ни хрена не отдавай из всего этого, — и обвел рукой вокруг.

На том и попрощались…

А через некоторое время прибыла та же самая крытая машина, чтобы вывезти из дома егеря завезенную мебель, ковры, телевизор.

— Чего это вы, ребята? — наивно спросил егерь.

А когда услышал об их намерении, спокойно заметил:

— А Никита Сергеевич наказал, чтобы вы тут ничего не трогали. Он обещал вернуться.

Приехавшие переглянулись, о чем-то между собой посовещались, развернулись и уехали.

До сих пор не возвращаются…

Владимир Алексеевич Солоухин рассказывал, как они с женой Розой ездили в его родное Олепино. На свадьбу. Гостей полно. Яств самых разных на столе — в избытке. Но жена, придерживавшаяся строгой диеты, почти ни к чему не притронулась.

И тут Солоухин обратил внимание на жену знакомого односельчанина, что живет теперь во Владимире. Гена эта — гренадер в юбке: здорова, могуча. Пивом в городе торгует. Так вот она все время как-то жалостливо поглядывала на его Розу.

Когда они оказались рядом, она тихо спросила:

— Володя, а чего жена-то у тебя така худа? Жалко ее. Дай ты ее нам на месяц-другой, обещаю: в дверь не пролезет!..

С Арсением Александровичем Тарковским, известным поэтом и переводчиком, меня познакомил в Переделкино Владимир Федорович Пименов. Я приехал навестить ректора Литературного института имени А.М.Горького, который пребывал в Доме творчества, и застал его сидящим на скамейке перед корпусом с каким-то седовласым красивым человеком, опирающимся подбородком о палку. Это и был Арсений Александрович Тарковский, о котором я знал лишь по кратким биографическим сведениям. Среди них была знатная веха его работы в компании сотрудников четвертой полосы газеты «Гудок». Здесь работали Булгаков, Ильф, Петров, Олеша, Катаев. Тарковский печатался на этой самой четвертой полосе под псевдонимом Тараса Подковы.

Когда мы, раскланявшись с Арсением Александровичем, пошли прогуляться по территории Дома творчества, Владимир Федорович поведал мне какие-то штрихи из биографии поэта. И о его работе на радио, и о добровольческом подвиге ухода на фронт, о его ранении. И, наконец, о том, как трудно складывался его путь в литературу. Очень много сил и энергии отдал Тарковский переводческому делу. Но как переводчик с языков Кавказа был очень известен уже в довоенные и послевоенные годы. Именно с ним как с переводчиком и произошел жизненный казус.

Шел сорок девятый год. Приближалось знаменательное событие — юбилей товарища Сталина.

И вот в одну из сентябрьских ночей в квартиру Тарковских позвонили.

В дверях стояли люди форме НКВД.

— Вы поэт Тарковский? — спросил один из них.

— Да. А в чем дело?

— Что случилось? — всполошилась жена поэта.

— Собирайтесь. Поедете с нами, — не реагируя на тревожные вопросы, спокойно проговорил, видимо, старший.

— Да как же так?! — помогая мужу одеться, повторяла жена. — Что же это такое?..

Машина помчалась по ночной Москве. Стекла в ней были темными. Куда и зачем везли Тарковского, ему было неизвестно.

И вот машина остановилась.

Когда Тарковский вышел из машины, его тут же провели через массивную дверь в вестибюль, где стояла охрана. Старший что-то доложил по телефону.

Вскоре появился молодой человек в штатском и сказал:

— Следуйте за, мной, Арсений Александрович.

Они поднялись по ковровой дорожке на второй этаж здания и миновав еще одну охрану, пошли по долгому коридору. Наконец, молодой человек остановил жестом: Арсения Александровича и открыл перед ним дверь. Они оказались в просторной приемной.

Сидевший за столом дежурный или секретарь попросил их подождать, сам скрылся за массивной дубовой дверью.

Через некоторое время он появился и предложил товарищу Тарковскому пройти.

В кабинете, куда вошел Тарковский, оказались Маленков, Суслов, еще какие-то люди. Они приветствовали поэта и предложили ему подкрепиться.

Только теперь Арсений Александрович обратил внимание на стол. На нем стояли изысканного сорта коньяки, банки с икрой, рыба и прочие деликатесы. После того, как выпили по рюмочке коньяка, Суслов сказал, что рад приветствовать известного поэта и прекрасного переводчика, удостоенного Сталинской премии за перевод поэмы Расула Рза «Ленин». Поинтересовавшись творческими планами поэта, Михаил Андреевич Суслов сказал:

— У меня к вам большая просьба, Арсений Александрович…

Сделав паузу, продолжил:

— Вы знаете, что 21-декабря исполняется семьдесят лет товарищу Сталину. И мы, его соратники, хотели бы вручить ему помимо дорогих подарков, может быть, самый дорогой — сборник его юношеских стихов, которые никогда не выходили отдельной книгой и тем более на русском языке. Мы вот тут их все собрали, — Суслов подвинул к себе кожаную папку, — специально сделали подстрочные переводы каждого, представили фонетические варианты звучания стихов. Словом, просим вас отложить все дела и взяться за работу над переводом стихов вождя, написанных им в годы своей революционной молодости. Как вы, Арсений Александрович!?

— Если вы мне доверяете…

— Раз уж мы с вами тут сидим, значит, доверяем, — хихикнул Суслов и тут же спросил: — Сколько вам потребуется времени, чтобы перевести двадцать стихотворений?

— Примерно месяца три, — ответил Тарковский.

— У вас всего полтора… Если что потребуется, если вы в чем-то будете нуждаться, не стесняйтесь, звоните, мы вам поможем…

Потом ему вручили портфель из крокодиловой кожи, в который была вложена папка со стихами и всевозможными подстрочниками и толкованиями.

Через некоторое время он был уже дома. Радости не было конца. Обо всем подробно поведал, жене. Ночь почти не спали.

А уже с утра Арсений Александрович принялся за работу…

Прошла неделя.

И вдруг опять среди ночи повторилась та же картина. На сей раз Тарковские не так сильно были обескуражены появлением неожиданных гостей в форме НКВД.