Чаще всего прочего он рассказывал историю своего исключения из Литературного института.
А ведь был он морским офицером, кавалером многих орденов и медалей. За что исключили?..
Случилось это в 1947 году, когда только началась вакханалия борьбы с космополитизмом. Одной из первых жертв этой борьбы оказался Павел Антокольский, руководитель, поэтического семинара Литературного института.
Началось с того, что студентов из его семинара вызвали в партбюро и предложили публично осудить своего руководителя за антисоветские настроения. Многие, кстати, так и поступили. А Проженян встал и сказал:
— Что же это у нас получается? Вчера еще Павел Григорьевич для всех был выдающимся советским поэтом, а нынче ни с того, ни с сего стал врагом?! Как-то не сходится одно с другим.
Присутствовавший тут товарищ из партийных органов объяснил Поженяну, что такова партийная оценка деятельности Антокольского. Если же Поженян не согласен с мнением партии, то он может ее /то есть партию/ оставить.
Вот так и получилось, что был издан приказ об отчислении студента Поженяна из института, о чем сообщил ему у себя в кабинете ректор Федор Васильевич Гладков.
— И чтобы ноги вашей больше не было тут! — заявил ректор.
Григорий Поженян спокойно ответил:
— Уже нет моих ног!..
Тут же встал на руки и вышел на руках из кабинета ректора….
Потом он уехал в Прибалтику и устроился там на Судостроительный завод клепальщиком котлов. Там-то и стали его «открывать» как рабочего поэта. А вскоре восстановили в партии и в Литературном институте.
47
Среди писателей 1920-х годов популярностью пользовалось имя Сергея Ивановича Малашкина.
Выходец из семьи батраков, он с 1905 года включился в революционную борьбу. В 1906 году стал членом партии большевиков. Был в ссылке в Вологодчине, где познакомился с В.М. Молотовым. Встречался с В.И.Лениным, И.В.Сталиным. Писал, стихи. Но популярность пришла к нему, когда в 1926 году вышла в свет повесть «Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь», в которой затрагивались многие «болевые точки» жизни молодежи в интимной и общественной жизни…
Многое повидал и пережил этот добрый человек о седым зачесом, серыми, выцветшими глазами и застенчивой улыбкой. Именно таким я увидел его в редакции журнала «Молодая гвардия», куда он нередко приходил и приносил с собой «эхо» воспоминаний о былом.
В частности, рассказал он, как в новогоднюю ночь то ли двадцать шестого, то ли двадцать седьмого года у него в квартире раздался телефонный звонок. В трубке звучал голос Молотова:
— Слушай, Сергей Иванович, ты не будешь возражать, если мы, твои старые товарищи, заедем к тебе и отметим праздник вместе? Повспоминаем прошлое.
— С удовольствием, — ответил Сергей Иванович. — Правда, у меня практически ничего нет, чтобы достойно встретить дорогих гостей.
— Да ты не волнуйся. Мы со своим продуктом.
Не прошло и получаса, как у него появились Сталин, Молотов, Буденный с гармошкой, Ворошилов. Сталина Малашкин знал с 1911 года по совместной ссылке, Молотова еще раньше, но особенно с 1916 года, когда по революционным делам нередко встречались в Нижнем Новгороде.
Гости принесли с собой плетенку грузинской чачи, бочонок соленых арбузов, вина, всевозможной закуски.
Сначала выпили за Новый год, за новые успехи в делах Отечества. Потом решили вспомнить вспомнить прежние спевки, многоголосие. Словом, ночь буквально пролетела. Гости уехали, когда уже новый день нового года отсчитал пять часов…
А на следующий день Малашкина потребовал к себе домоуправ.
В кабинете его был участковый милиционер. Домоуправ зачитал жалобу соседних квартир на Малашкина, у которого всю ночь происходил какой-то бедлам и все время распевались песни. Но не революционные, а церковные. Малашкин не стал возражать, извинился и, взяв квитанцию для уплаты штрафа, удалился.
А еще через день собралось партийное собрание домкома. На него вызвали Малашкина на проработку. Он не отвечал на многие вопросы и прежде всего на вопрос, кто же был у него в гостях. Да и не поверили бы, если бы он назвал товарищей.
Ему объявили выговор с предупреждением, что в случае повторения подобного будет поставлен вопрос об исключении Малашкина Сергея Ивановича из партии большевиков…
Пережив свалившиеся нежданно-негаданно неприятности, Малашкин вскоре забыл происшедшее.
Но, как обычно бывает, минувшее посещает нас внезапно и остро.
Наступила очередная зима.
И вот, слушая как-то репродуктор, Сергей Иванович неожиданно вздрогнул, услышав слова диктора о том, что москвичи и гости столицы готовятся к встрече Нового года. Он похолодел. Справившись с волнением, тут же набрал номер Молотова. Когда с той стороны провода ему ответил Вячеслав Михайлович, попросил:
— Ты не можешь со мною поговорить? Нет, не по телефону. Я готов прийти, куда скажешь.
Молотов назначал ему встречу в Кремле на Ивановской площади в одиннадцать утра..
Малашкин в лицах поведал Молотову о происшедшим с ним после новогодней ночи. Молотов искренне смеялся над сценами, которые мастерски воспроизводил Сергей Иванович. В это самое время в Кремль въехал эскорт машин. Одна из них остановилась возле беседовавших Молотова и Малашкина и из нее вышел Сталин.
Поздоровавшись, спросил:
— Над чем такие великие большевики так заразительно смеются?
— Коба, ты послушай, что Сергей рассказывает.
— Малашкин был вынужден в сокращенном варианте рассказать Сталину и про домоуправа с милиционером, и про партийное собрание.
Выслушав, Сталин улыбнулся:
— Спасибо, дорогой, что не выдал нас. А то бы и нас с Вячеславом могли вызвать на партсобрание и даже исключить из партии.
Повернувшись к Молотову, сказал:
— Ты не возражаешь, если мы от имени Политбюро выразим благодарность товарищу Малашкину за товарищеское поведение и неразглашение состава участников сходки с пением церковных песен?!
48
Михаил Матвеевич Годенко рассказал, как на одном из писательских собраний в начале пятидесятых годов выступил чем-то озабоченный и возбужденный Степан Злобин, перу которого принадлежали романы «Степан Разин», «Салават Юлаев» и др.
— Вообще Степан Павлович был фигурой не очень удобной официальной номенклатуре, — говорил Годенко. — Нередко его оценки прошлого и дня текущего, мягко говоря, не совпадали с официальными. И потому возникали казусы и в жизни, и в творчестве.
Я лично знаю, что в сороковых годах он написал повесть «Восставшие мертвецы», в которой поведал об испытаниях выпавших на долю его товарищей и его самого, оказавшихся в фашистском плену. Они готовили побег, но их планы выдал провокатор. Степана Павловича как одного из руководителей группы, готовившей побег, заковали в кандалы и препроводили с территории Белоруссии на Эльбу, в лагерь Цейтхэйн. В нем он пробыл почти два года. В 1945 году был освобожден нашими войсками.
Вот об этом и рассказывала повесть, судьба которой оказалась не менее трагичной, как и судьба тех, о ком она рассказывала. В 1947 году повесть была конфискована Комитетом госбезопасности и возвращена автору в конце 1953 года, то есть после смерти Сталина. Повесть послужила основой для его романа «Пропавшие без вести», который вышел в свет в 1962 году…
Так вот в начале пятидесятых, когда я был на писательском собрании, я впервые увидел его в «действии». Стоя за трибуной и жестом указывая на Президиум собрания, он произнес:
— Вы, жадною толпой стоящие у трона…
Тут же поднялся побледневший Сурков и жестким тоном потребовал:
— Продолжай, продолжай…
В тишине зала прозвучал чей-то голос:
— Да он дальше слова забыл…
49
Рассказывали, что главный редактор «Нового мира» Александр Трифонович Твардовский ознакомился с принесенными ему стихами Олжаса Сулейменова — молодого казахского поэта, удачно начавшего свою литературную биографию и писавшего стихи на русском языке. Так вот ознакомившись со стихами Сулейменова, он сказал:
