Выполнил просьбу и естественно обо всем позабыл…
А когда примерно через полгода встретил Ильину, он как бы между делом спросил:
— А что, Наташа, дали вам тогда что-нибудь для перевода?
— Да, спасибо тебе, — замялась Ильина. — Они прислали мне подстрочник. Я прочитала.
— И что?
— Я прочитала и сказала себе: «Лучше смерть!..»
154
Однажды Маргарита Иосифовна Алигер, автор известной поэмы «Зоя», посвященной подвигу Зои Космодемьянской, выступала перед молодыми литераторами. И в своем выступлении вспомнила про Самуила Яковлевича Маршака, который считал одним из самых драгоценных качеств в человеке — талант.
— За это качество, — говорила Маргарита Иосифовна, — он мог простить человеку его прегрешения. Но именно таланту он предъявлял самые высокие требования. Талант, считал Маршак, не имеет права на болтовню, на развязанность и безответственность.
И в качестве примера привела такой случай.
— Как-то пришла к нему бандероль с книгой стихов молодой поэтессы. Маршак о ней уже слышал, а потому обрадовался подарку. Держа книжку в руках, он приговаривал: «Какая чудесная обложка! А какое симпатичное название! И лицо поэта хорошее! А послушайте, как музыкальны стихи! Смотрите, как умело она извлекает содержательность из междометий „ах“, „ох“, „о“…
Так празднично говорил он пока не дошел до стихотворного посвящения Пушкину. Стихотворение это страдало поверхностностью, развязанностью и словесной неряшливостью. Читая его вслух, Маршак мрачнел, сердился и, дочитав до конца, окончательно рассвирепел. В этом состоянии он вновь перелистал книжку в обратном порядке.
И теперь из его уст слышалось: «Какая же пустота! Да ведь ей решительно нечего сказать людям, кроме „ахов“ и „охов“. И потом — какое же невыразительное лицо! Какое манерное название! И вообще никчемная обложка!»
Теперь поэтессе уже ничто не могло помочь для восстановления собственной репутации в глазах Маршака.
155
Известно, что в начале 1920-х годов стали, как грибы, возникать литературные группировки. В их манифестах, декларациях, заявлениях очевидным было стремление не только к оригинальничанию, но и стремление перещеголять друг друга в представлении себя новым словом в революционном искусстве.
В каждом из подобных заявлений проступал прежде всего формализм.
Скажем, несколько «новаторов» в Ростове-на-Лону, образовав группу «ничевоков», на своем «знамени» начертали:
Ничего не пишите!
Ничего не читайте!
Ничего не говорите!
Ничего не печатайте!
Другая группировка, назвавшая себя «фуистами», проповедовала «мозговой разжиж».
«Биокосмисты» превращали землю в космический корабль, который будет управляться «умудренной волей биокосмиста».
Примерно в таком же ключе заявляли о себе «миминисты», «неоклассицисты» и др.
19 сентября 1922 года Валерий Яковлевич Брюсов выступал в Москве с лекцией о современной литературе.
Среди записок ему пришла и такая: «Что за течение „экстрактивизм“, представителям которого являются поэты Бур, Чарский и Орловский»?
В ответ Брюсов заявил о своем невежестве, ибо не только не знает поименованных товарищей, но и о самом понятии «экстрактивизм».
О тех годах Михаил Светлов в автобиографии писал: «Я с горестным удивлением вспоминаю тогдашнюю Москву. Чего только не было! Не говоря уже об имаженистах, были еще и „фуисты“, и „ничевоки“ и еще какие-то течения. У меня и сейчас сохранилась книжица „Родить мужчинам!“ Даже болея менингитом, нельзя написать такое…»
156
Одним из самых близких друзей А.С.Пушкина был Антон Антонович Дельвиг. Они вместе учились в Лицее, издавали «Литературную газету». В «Старой записной книжке» Петра Вяземского читаем: «Дельвига я знал мало. Более знал его по Пушкину, который очень нежно любил его и уважал. Едва ли не Дельвиг был, между приятелями, ближайшая и постояннейшая привязанность его».
Ранняя смерть унесла Антона Дельвига. И Пушкин был одним из инициаторов издания сборника воспоминаний о дорогом его сердцу товарище. Сборник не состоялся, но сохранились фрагменты воспоминаний Пушкина о нём.
Вот один из них.
Как-то у Александра Сергеевича собрались его близкие друзья и знакомые. Пили шампанское, вспоминали давние дни и, в частности, юношеские любовные похождения.
Когда речь зашла о таковых в жизни Пушкина, Дельвиг неожиданно заявил, что между Сашей и одной молодой графиней были интимные отношения. Хотя знал, что друг относился к ней всего лишь с уважением.
— Да, были отношения! — настаивал разгоряченный Дельвиг. — Вы же знаете, что мой девиз — резать правду!
Пушкин, выждав тихую минуту, спокойно произнес:
— Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать, потому что ее окончательно зарежет Дельвиг.
157
Директор Дома литераторов Борис Михайлович Филиппов вспомнил, как он с друзьями оказался в театре «Аквариум», где давали пьесу-пародию «Ой, не ходи, Грицю — на заговор императрицы» в исполнении театра Сатиры. Это была пародия на пьесу Алексея Толстого и Павла Щеголева «Заговор императрицы».
Неожиданно для себя среди зрителей Борис Михайлович увидел авторов высмеиваемой пьесы.
— Мне, конечно, было интересно, как они реагируют на происходящее на сцене. И потому все время поглядывал на них. И как ни странно, они весело я громко смеялись, аплодировали наиболее удачным местам в пародии…
После спектакля я вместе с друзьями — Смирновым-Сокольским, Давидом Гутманом и другими оказался за кулисами, чтобы поблагодарить актеров за их талантливый «кураж». И опять же был удивлен, увидев среди актеров авторов пьесы «Заговор императрицы».
Помню, представляясь Толстому, Смирнов-Сокольский, которого все знали как заядлого собирателя книг, сказал Алексею Николаевичу, что очень бы хотел получить от знаменитого писателя книгу с автографом.
Толстой громогласно пообещал:
— Всенепременно! Когда вы купите на развале мою книгу «Князь Серебряный» я ее вам надпишу.
И заразительно захохотал.
Потом сказал растерявшемуся Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому:
— Не обижайтесь! Я ведь тоже мог бы обидеться на то, что весь вечер господа сатирики мерзавили. И кого? Автора «Царя Федора Иоанновича»!
Он назвал очередное произведение своего однофамильца и тезки Алексея Константиновича Толстого. И опять заразительно засмеялся.
158
Критик Вадим Дементьев как-то пожаловался, как непросто давалась ему работа с Леонидом Максимовичем Леоновым над последним романом писателя «Пирамида». Особо над монологом Сталина, к которому у автора романа было негативное отношение.
Уже были перепробованы несколько вариантов монолога, а Леонид Максимович по-прежнему был неудовлетворен. И эта неудовлетворенность стала казаться Вадиму как редактору нарочитым капризом старого человека.
В один из таких рабочих моментов их встречи, когда писатель забраковал очередной свой вариант монолога, Вадим не выдержал и сказал:
— Леонид Максимович, я вот шел к вам по улице Алексея Толстого, мимо музея Алексея Толстого, мимо памятника Алексею Толстому. Вы думаете, вашим именем тоже назовут улицу, создадут музей, поставят памятник?
Старик погладил усы, помолчал и сказал:
— Жена у него пробивная была…
159
Расул Гамзатович Гамзатов, находясь в Москве, ждал известия из родной Махачкалы, где его жена должна была родить третьего ребенка. Ждали известий и две его дочурки.
И вот раздался междугородний телефонный звонок: звонил первый секретарь Дагестанского обкома партии Дарьялов.
— Расул, дорогой, поздравляем тебя с успешными родами твоей Патимат, — послышался радостный голос секретаря.
— Абадурахман, кто у меня родился? — тут же спросил Расул.
