– Скажите, Виктор, только честно, отчего Сольвейг так носится со мной? Она, конечно, весьма… необычная женщина. Но в конце концов мы едва знакомы… – Наташа вспомнила, как Солвейг, внешне такая снисходительная, всплеснула руками и воскликнула по-испански, когда увидела Наташу, которую Виктор нашел в храме, на пороге своего дома

аве Мария, гратиа плена, что Наташа перевела по-русски слава Богу…

– Ну-у… – протянул Виктор и достал золотой инкрустированный какими-то цветными камушками портсигар. – Вы позволите?

– Курите на здоровье, – процедила Наташа, начиная не на шутку злиться. Потому что она привыкла все понимать, ценила ясность и точность, иначе не надо и думать заниматься наукой. А тут один туман. И небезопасный туман.

– Ну, во-первых, вы ей нравитесь… да. – Появилась и золотая зажигалка, и Наташа невольно загляделась на отполированные, овальные, розовые с фиолетовым оттенком ногти Виктора. – Но это, конечно, не все, – продолжал он. – Думаю, вы подкупили ее своей историей… Знаете ли, к старости люди делаются… как это сказать… сентиментальны.

– К старости делаются глупыми и эгоистичными! – отрезала Наташа, вспомнив свою свекровь Фиру, на которую самым странным образом

Сольвейг внешне была чуть похожа.

Виктор, казалось, не услышал ее. Он затянулся, выпустил ароматный дым и продолжил:

– А Сольвейг к тому же осталась добра. Так вот, нечто похожее на ваш случай было у Сольвейг в молодости.

– На мой случай?

– Ну в некотором роде. Наверное, она тоже хотела бы увидеть своего первого мужа.

– И что же ей мешает?

– Он умер молодым много лет назад. На ее руках. Точнее, положил голову ей на грудь, обнял ее за шею, вздохнул – и умер.

– Ужасно, – сказала Наташа, притворно хлопая глазами. Но и подозревая, что ее, как выразился бы Валерка, парят.

– Они ходили в одну и ту же школу. На Чистых прудах. Вы москвичка?

– Нет, – ответила Наташа с запинкой. – Но живу в Москве последние двадцать пять лет.

– Москва – красивый город, – дежурно заметил Виктор. – Что будете есть? Может быть, для начала что-нибудь рыбное?

– Да… что-нибудь легкое… на ваше усмотрение…

Виктор повернулся к официанту, который так и стоял у них за спиной.

Тот позвал метрдотеля… Красива ли Москва? Наташа не любила этот город. Как хорошо встать спиной, наконец, к кондитерским храму

Василия Блаженного и павильонам ВДНХ, к чудовищным византийским сталинским высоткам, к мелкому дурно одетому люду, вечно ждущему троллейбуса по всему грязному Садовому кольцу, к пирогам с капустой, ко всей этой никакой не социалистической и не капиталистической, а торгашеской и мещанской Москве, о чем говорит и ее новая архитектура… А лицом повернуться на юг, к чарующей и пышной, пылающей Мексике, барочной, а никакой не готической, как отчего-то пишут в Советском энциклопедическом словаре. Мексика – родина мира, так, кажется, говорила Сольвейг Наташе в самолете…

Перед их столиком стоял метрдотель. В каждой руке у него было по чудовищу. Кажется, это были огромные лангусты. Чтобы продемонстрировать, что они еще живые, метрдотель ловко нажимал им на глаза – и твари поднимали и опускали плоские зазубренные хвосты.

– Который глядит на сеньору? – спросил Виктор.

– Этот вот… Нет, тот.

– Гриль? Или духовка?

– Г-гриль, – ответила, запнувшись, Наташа, – но я же такого не съем.

– Как это говорят русские – запросто. – И Виктор что-то сказал метрдотелю.

Тот повернулся и понес прочь этих еще живых морских гадов, раскрашенных природой в серо-зеленые с красным тона. И тут Наташа вспомнила, что утром вдоль пляжа, где она нежилась в шезлонге, длинной вереницей проплыли рыбацкие лодки. Может быть, именно они и поймали Наташе на обед лангуста?

– Сеньора будет запивать лангустов шампанским? Или спросить белого вина? Советую попробовать нашего калифорнийского…

– Валяйте, попробуем. И знаете что, Виктор, перестаньте надо мной подтрунивать. И зовите просто – Наташа.

– С удовольствием. И вы еще не знаете – с каким.

Им подали большую деревянную подставку с соусами в изящных розетках, уксусом и оливковым маслом, им принесли две дюжины запеченных устриц и белого калифорнийского вина – на закуску. Устрицы были восхитительны, соусы очень остры, а холодное калифорнийское отдавало на вкус Наташи крымским мускатом.

Потом дошла очередь до лангустов, и Наташа удивилась, как скоро они были приготовлены. Тут за столом состоялся хирургический семинар – так показалось Наташе: Виктор учил ее есть этих чудовищ. Собственно, с панцырем и клешнями Наташа справилась самостоятельно: отец с детства брал ее на Шарташ ставить верши на раков. Но на отдельном блюде им подали гору мелких конечностей, а также груду милых и сверкающих инструментов, похожих, как показалось Наташе, на гинекологические: щипцы, ланцеты, иглы разных размеров, совочки и миниатюрные ложечки, как для варенья.

– Это искусство, но доступное искусство. Никак не сложнее, чем есть палочками рис, – говорил Виктор, показательно манипулируя инструментами.

Наташа вынуждена была признать, что, хоть и бывала в китайских ресторанах, но всегда просила подать нож и вилку. Тогда Виктор попросил ее взять в руки щипцы и повторять за ним его движения. У

Наташи получалось неважно…

Потом они ели барашка на вертеле. Потом еще что-то, Наташа уже не помнила, поскольку объелась. На десерт они решили перейти в бар.

Расслабленная вкуснейшим обедом Наташа тут же согласилась на

маргариту, и ей подали коктейль в огромном бокале, напоминающем вазочку для мороженого. Из бокала торчал неведомый бумажный цветок – на самом деле это была коктейльная трубочка… Подобревшая и размякшая Наташа, естественно, стала говорить о своих детях. Но прежде осведомилась:

– А у вас дети есть?

– Я уже дед, – улыбнулся Виктор.

– А я еще нет.

– У вас это называется бабушка. Да, бабушка.

– Как ваша жена.

– Моя жена умерла. Я вдовец…

Наташа было прикусила язычок, не зная, говорить ли слова сочувствия.

Лишь подумала: вот отчего он так носится со мною, просто он – одинок, он очень одинок… Она было заколебалась, проводить ли мучительный для любого мужчины показ детских фотографий, но Виктор перенес этот сеанс стоически, вежливо восхищаясь красотой Наташиных дочек. Как факир-шарлатан, Наташа пропускала все снимки с Володей – сама не зная отчего. Виктор, конечно, заметил ее манипуляции, однако не подал вида.

– Они у меня умные. Много умнее своей матери, куда мне до них, – несла Наташа хмельную ахинею, но Виктора, казалось, это даже трогало. Он лишь скромно заметил, что новые поколения неизменно теснят старших, и с этим уж ничего не поделать.

– Младшая, представляете, с детства была настроена… как бы это сказать… на лингвистику.

– Быть может, она станет писательницей, – поддакивал Виктор.

– Однажды, ей было лет пять или шесть, она спрашивает меня: зачем папе перочинный ножик, если у него нет перьев? – И Наташа сама рассмеялась – как ей казалось, обворожительно. – Или вот: она услышала по телевизору, как вертолеты назвали винтокрылыми машинами.

И спросила: почему они крылые, если крыльев у них нет?

Тут Виктор озаботился, чтобы маргарита была повторена, поскольку

Наташа, не заметив, высосала предыдущую до дна..

– А старшая так и вовсе говорит на каком-то неведомом мне языке. Вы вот можете мне сказать, что такое супер-пупер? Ну супер она употребляет через слово по любому поводу. Но что такое пупер?

– Наверное, это лишь для рифмы, – предположил Виктор…

Они еще поболтали – как раз под вторую Наташину маргариту, – а потом

Виктор, взглянув на часы, предложил:

– Давайте поднимемся в ваш номер.

– Зачем? – насторожилась Наташа, несколько даже протрезвев.

– Вам надо принять душ и приготовиться к празднику. Потому что сегодня я приглашаю вас на новогоднюю фиеста мексикано.