Каспар и Матильда Тодор, родители исчезнувшей в октябре девяносто четвертого Клодетты, жили в Порт-о-Пренсе на улице Конюшен, спрятанной в тени гигантских пальм, рядом со старыми казармами. Такие незаметные улочки есть в любом городе. Чужие сюда заходят очень редко, разве только, когда хотят сократить путь.

Макс позвонил Матильде узнать, как к ним добраться. Мать Клодетты свободно говорила по-английски, с выговором уроженки Среднего Запада, может, Иллинойса.

На улице Конюшен сильно пахло цветочной эссенцией и мятой. Макс и Шанталь вышли из машины, осмотрелись. В метрах десяти впереди человек мыл тротуар шваброй. Рядом стоял кувшин. Все участки здесь были обнесены высокими стенами с колючей проволокой наверху, за которыми можно было разглядеть лишь верхушки деревьев и кое-где спутниковые тарелки. Почти из-под каждых ворот слышалось напряженное собачье дыхание. Но ни одна псина не залаяла, чтобы предупредить хозяев. Значит, собаки обучены. Они почти никогда не лают. Позволяют постороннему зайти далеко, а потом нападают.

Макс не любил, когда в задержании или облаве участвовали собаки. Как правило, это были противные избалованные твари, признающие только того, кто с ними работает. Их ничем нельзя урезонить. Полицейские бойцовские псы натренированы хватать человека за определенное место. В каждом штате разное. Во Флориде они хватали за яйца, в Нью-Йорке за предплечья и за икры. В некоторых южных штатах собаки норовили вцепиться подозреваемому в лицо, в других – за горло. В Калифорнии они обычно откусывали кусок задницы, а в Техасе были неравнодушны к бедрам. Макс не знал, как обстоит с этим дело на Гаити, и не собирался выяснять. Он надеялся, что у Тодоров нет собаки.

Человек со шваброй внимательно проводил их взглядом, не прерывая работы. Шанталь кивком поздоровалась. Вместо ответа тот хмуро прищурился.

– Я уверена, он сириец. Моет тротуар раствором, настоянным на мяте и розовой воде. Так у них принято. Считается, что это отвращает злых духов и призывает добрых. Лет сорок-пятьдесят назад сюда понаехали сирийцы. Открыли небольшие лавки с товарами для бедных. Я помню, они каждое утро мыли тротуары рядом со своими магазинчиками травяным настоем. Верили, будто это приносит удачу. Некоторым, наверное, приносило.

Улица Конюшен была самой чистой, какую Макс видел на Гаити. Не то что мусорных куч, даже соринки нигде не видно. Ни бродячих собак, ни вообще бродяг. Ровная, вымощенная серым камнем мостовая. Аккуратные тротуары. Ни ям, ни рытвин, ни граффити на стенах. Точно такая же улочка вполне могла быть где-нибудь в Майами, Лос-Анджелесе, Новом Орлеане. В районе, где живет средний класс.

Макс постучал в ворота четыре раза, как велела Матильда. Вскоре за стеной послышались шаги.

– Qui la?[45]

– Это…

– …Мингус? – спросила женщина.

Заскрипел засов, отворились ворота.

– Я Матильда Тодор. Спасибо, что пришли.

Она захлопнула за ними ворота, пожав руки Максу и Шанталь. Пожатие крепкое, под стать ее прямому взгляду. Матильда выглядела бы вполне симпатичной, даже красивой, если бы больше улыбалась. Но ее лицо было лицом женщины, познавшей скверные стороны жизни. В тренировочных брюках, футболке с символикой «Быков»[46] и кроссовках.

В глубине двора стоял аккуратный одноэтажный домик с покатой жестяной крышей, обсаженный неухоженными кустами. Растущая сзади пальма с толстым стволом бросала на дом густую тень, испещренную желтыми солнечными пятнами. Справа Макс увидел детскую площадку с качелями. Цепи проржавели. Видимо, Клодетта была единственным ребенком. У стены, близкой к площадке, стояла большая собачья конура. Рядом две ярко-зеленые миски – одна с едой, другая с питьем.

– Наш пес не кусается, – произнесла Матильда, заметив, что Макс внимательно смотрит на конуру.

– Совсем?

– Да, совсем. Он умер.

– Извините.

– Еду и воду мы ставим для его духа. Как и все в этой стране, мы не свободны от суеверий.

Гостиная тесная, поскольку была чересчур загромождена мебелью. На стенах фотографии. На каждой Клодетта – в младенческом возрасте, в школьной форме, с родителями, с бабушкой и дедушкой, с родственниками. Симпатичная веселая девочка. Улыбалась, гримасничала, на каждом снимке была центральным персонажем. Очень фотогеничная. На одной фотографии она стояла с дядей Александром у церкви в Майами. Снято сразу после церковной службы. Он в сутане, на заднем плане нарядно одетые люди. Еще снимок, где Клодетта обнимала черного добермана. По крайней мере на дюжине фотографий Клодетта была снята с отцом. Она была на него похожа и любила, кажется, больше, чем всех остальных. Во всяком случае, на снимках с матерью она так широко не улыбалась.

Каспар пожал руки Максу и Шанталь и пригласил садиться.

Коренастый широкоплечий крепыш с сильными руками совсем не был похож на своего брата. Подстрижен коротко. Волосы с сильной проседью поредели на макушке. Лицо угрюмое, на вид лет сорок пять.

Матильда налила гостям сок и села рядом с мужем.

– Вы болеете за «Быков»? – спросил Макс, глядя на Каспара.

Он молчал до тех пор, пока Матильда не толкнула его локтем.

– Мы из Чикаго, – ответил Каспар, не поднимая головы.

– Давно здесь живете?

Каспар молчал. Пришлось вступать в разговор Матильде:

– Семь лет. Вернулись, когда свергли Бэби Дока.

– Лучше бы нам не рыпаться, – добавил Каспар.

Он сказал что-то еще, но Макс не уловил. Голос у него был сиплый, речь неразборчивая.

Матильда многозначительно посмотрела на Макса и подняла глаза, намекая: вот такой он теперь постоянно. Макс понял, что Каспар так и не оправился после исчезновения дочери.

Он нашел фотографию отца с дочерью. Оба смеялись. У Каспара тогда волосы были темнее и гуще. Клодетта выглядела, как на снимке, который дал Максу ее дядя.

– У вас были еще неприятности?

– Кроме пропажи дочери? – с горечью произнес Каспар. Глаза у него были покрасневшие и сердитые. – Много неприятностей. Это место проклятое. Вы уже заметили, что тут ничего не растет? Ни трава, ни деревья.

– Каспар работал в пожарной службе в Чикаго, – вмешалась Матильда. – После несчастного случая ему выплатили страховку, и мы решили переехать сюда. Мы давно поговаривали об этом, а тогда представился благоприятный случай.

– А почему вы отсюда уехали?

– Нас вывезли родители в начале шестидесятых. Мой отец был связан с заговорщиками в Майами и Нью-Йорке. Они пытались совершить государственный переворот, но неудачно. До организаторов Папе Доку добраться не удалось, но местных всех похватали. Рано или поздно макуты пришли бы и за нами, но мы успели уехать.

– Зачем вернулись? – спросил Макс. – Разве вам в Чикаго было плохо?

– Вот за это я ругаю себя с утра до вечера, – проворчал Каспар.

– Понимаете, мы выросли в Америке с ощущением потери родины, – пояснила Матильда. – Всегда называли Гаити своим домом. Мечтали о возвращении. Перед свадьбой дали друг другу слово, что вернемся, когда свергнут тиранию. И вот Бэби Док сбежал. Мы приехали, купили заправочную станцию с небольшим магазином на деньги, которые Каспару выплатили по страховке. Товары для бедных по низким ценам. Кое-кому наш приезд не понравился. О нас начали распускать гнусные слухи. Мол, мы нечисты на руку, трусливо сбежали, когда тут было плохо, а теперь вернулись на все готовое.

– Простые люди к нам относились по-доброму, – добавил Каспар. – Другое дело состоятельные. И это при том, что мы никого не трогали. Действовали примерно как корейцы в черных пригородах Чикаго. Наняли нескольких местных, хорошо ладили с ними, были со всеми вежливы. Но соседи в Петионвилле, где мы вначале поселились, не желали нас терпеть. Намекали, чтобы мы убирались. Обзывали разными грязными словами.

– Завистливые люди везде одинаковы, – вздохнула Шанталь. – Их полно не только тут.