Ночь на Гаити наступает быстро. Только что день клонился к вечеру, было еще светло, а через мгновение вдруг стемнело, словно кто-то щелкнул выключателем.

Макс обогнул дом. Там оказался ухоженный сад камней в японском стиле. В конце большой круглый стол из белого металла и шесть стульев. Все в идеальном порядке, лишь слегка запылились. В центре стола видны красные частички воска, стекшие со свечи. Он представил любящих мужчину и женщину, они сидели здесь вечерами, при свечах, потягивая коктейли, держась за руки. Наслаждались моментом. Сандре бы очень это понравилось. Он вспомнил первую годовщину их свадьбы, как они ели испеченную на вертеле рыбу у дома, который снимали на острове. Каждый день любовались рассветами и закатами, танцевали на берегу под звуки прибоя. Странно, что она пропустила Гаити. Кажется, это было единственное место, о котором Сандра никогда не упоминала.

Сад заканчивался небольшой пальмовой рощей. Деревья молодые, года два, еще тонкие и хрупкие. Рядом росли манго, апельсины и лаймы. Все это великолепие было обнесено высоким забором с колючей проволокой наверху. Проволока находилась под током, негромко гудела, на манер камертона. Забор с обеих сторон плотно увит темно-зеленым плющом. Макс прошел в дальний конец к высокой белой стене, также увенчанной острой колючкой. Земля перед стеной была усыпана разбитым стеклом. В одном месте в стене оказалась брешь, достаточная, чтобы разглядеть, что там за ней. Стена выходила на овраг, тянувшийся по всей длине усадьбы. Его ближний склон был укреплен опорами, на которых стояла стена, а дальний, много круче, терялся в сумерках. Там росли высокие деревья, наклоненные над оврагом. Половина корней висела в воздухе. На дне оврага блестела маслянисто-черная вода. Дальше виднелись автозаправочная станция «Тексако» и закусочная.

С улиц доносился шум. Макс прислушался. В каждом городе свой шум. Особый. В Нью-Йорке это клаксоны автомобилей и сирены «скорой помощи». В Майами ровный гул потока машин, торможение, движение юзом, хлопки, тарахтенье мотоциклов, взвизги малолитражек. В Петионвилле автомобили грохотали так, будто тащили за собой чугунные решетки. Сигналы клаксонов резали слух, словно фальшивили саксофонисты.

Наконец наступил момент, когда ничего не стало видно. Вокруг звенели цикады и сверчки, в чернильной тьме точками обозначились жуки-светляки. Вспыхивали на долю секунды зеленовато-лимонным светом и пропадали навсегда. В ясном небе мерцали тысячи звезд. Они были здесь много ближе, чем Макс когда-либо видел в Америке. Казалось, эти белые брызги можно запросто поймать рукой.

Макс направился обратно к дому. И вдруг остановился как вкопанный, услышав новый звук, доносящийся откуда-то издалека. Он прислушался, пытаясь определить направление.

Справа, сверху, с гор. Барабанный ритм, чередующийся каждые десять-двенадцать секунд – бум… бум… бум… бум.

Барабан был басовый. Звук сильный, интенсивный, как биение сердца великана.

Макс почувствовал, как этот звук входит в его тело, проникает в грудь и сливается с биением собственного сердца.

К восьми приехали те же двое, что были в аэропорту. Повезли на ужин. В конце улицы машина свернула налево и двинулась вверх по крутому склону. Вскоре появился бар с неоновой вывеской «Купол». У дверей околачивались несколько белых мужчин с бутылками пива в руках, разговаривали с местными женщинами в обтягивающих коротких юбках. Макс узнал земляков. По одежде. Брюки хаки, как у него, рубашки такого же покроя, какие и он взял в поездку. Военные. Отдыхают, транжирят деньги американских налогоплательщиков. Он решил на обратном пути обязательно заглянуть туда. Поиски Чарли Карвера уже начались.

Дальше тянулись владения Карверов, банановая плантация, одна из самых производительных на Гаити. Согласно данным ЦРУ, с которыми Макс ознакомился у Джо, семья тратит ежегодную прибыль от нее на благотворительность. Содержит «Ноев Ковчег» – школу для бедных детей.

Дом роскошный, как Макс и ожидал. Великолепное четырехэтажное здание в колониальном стиле, пастельных тонов, белого и голубого. К ярко освещенному входу вела широкая закругленная лестница. Перед домом простиралась ухоженная лужайка с фонтаном посередине. Рядом пруд с соленой водой, полный рыбы. По краям парковые скамейки. Среди окружающих участок высоких деревьев можно было разглядеть вышки с прожекторами, освещавшими все вокруг, как на стадионе.

Машина объехала лужайку, приблизилась к лестнице, где ее встретил охранник с автоматом и доберманом на специальном поводке. Макс с ходу определил, что пес натренирован хватать людей. Сейчас послушно стоит рядом с хозяином, но по приказу мгновенно вцепится тебе в горло.

Горничная проводила Макса в гостиную, где его ждало семейство Карверов. Аллейн, его отец, Густав, и жена.

Аллейн встал, направился к Максу, постукивая каблуками по полированному паркетному полу в черно-белую клетку. Улыбка была той же самой, но в остальном он сильно изменился. Выглядел не таким холодным, как в Нью-Йорке, менее солидным. Волосы не прилизаны. И вообще Аллейн помолодел лет на пять.

– Добро пожаловать, Макс! – Они пожали руки. – Хорошо добрались?

– Да, спасибо.

– Как дом, все в порядке?

– Замечательно, спасибо.

Аллейн выглядел как выпускник школы менеджеров отелей, в брюках хаки, светло-голубой рубашке с короткими рукавами, которая так шла его бесстрастным глазам, и коричневых спортивных ботинках. Руки у него были худые и веснушчатые.

– Проходите.

Карверы сидели за длинным стеклянным кофейным столиком. Посередине ваза с розовыми и оранжевыми лилиями. На нижней полке пять аккуратных стопок журналов. Старик Густав расположился в черном кожаном кресле, окантованном позолотой. Жена Аллейна, яркая блондинка, на небольшом диванчике.

Слабо пахло мебельной полировкой, очистителем окон, мастикой для полов и застоялым табачным дымом.

Макс был в бежевом льняном костюме, купленном в торговом центре в Нью-Йорке, белой рубашке, черных кожаных туфлях. Слева на поясе кобура с «береттой». У входа его не обыскали. Странно.

– Это моя жена Франческа, – произнес Аллейн.

Франческа Карвер слабо улыбнулась, словно протянувшиеся из-за кулис невидимые руки натянули ей улыбку, причем с большим напряжением. Ее ладонь была холодной и влажной.

Их взгляды на мгновение встретились и задержались. У нее были бледно-голубые глаза, точно на белую ткань капнули чернил, а потом несколько раз постирали. Взгляд вконец измотанного копа – усталый, испытующий, недоумевающий, раздраженный.

Франческа была хороша собой, но такого рода красота на Макса никогда не действовала. Изысканная, отстраненная, лишенная сексуальности. Нежная, фарфорово-белая кожа, правильные черты лица, ничего лишнего, все в самый раз, симметрично и на нужном месте. Выступающие скулы, заостренный подбородок, слегка вздернутый нос. Манхэттенская аристократка, флоридская красотка, принцесса Палм-Спрингс, голубая кровь Бель-Эйр. Чтобы приблизиться к женщине с таким лицом, как у Франчески Карвер, надо иметь хорошие связи и годовое членство в десятке фешенебельных загородных клубов. Макс представлял ее жизнь следующим образом: обед в четыре, эффективная диета, ежемесячные промывания кишечника, маникюр, педикюр, косметические маски, массаж, инъекции ботокса, два раза в неделю посещение парикмахерского салона, гувернантка, личный тренер, возможность тратить деньги без ограничения. Для Аллейна Карвера она являлась замечательным фоном. Первоклассный партнер, подающий реплики исполнителю главной роли.

Но здесь не все сходилось. Несколько штрихов ломали образ. Во-первых, Франческа выпила, наверное, рюмки четыре неразбавленного виски, а во-вторых, ее прекрасные белокурые волосы были собраны в строгий тугой пучок, открываюший лицо и привлекающий внимание к худобе и бледности, к теням под глазами и жилке, напряженно пульсирующей на левом виске.