Разбитый, допотопный какой-то, почти как в «Рабе любви», трамвай деловито тащился над обрывом, над «туманом моря голубым», мимо станций Большого Фонтана. Вот и Двенадцатая… Кривые улочки, высокие заборы, густые сады. Улица Ахматовой… Ах, Анна Андревна! Дом четыре. Хозяйка — добрая, тут же подсказала взмыленному Иванову, как пройти к санаторию, в котором уборщицей служит ее жиличка. Там, за рубль всего, можно принять душ. Но надо сказать уборщице в душевой, что он «свой», с «ихнего» дома новый жилец, тогда она пустит бесплатно. Постирать рубашки и бельишко взялась хозяйка безропотно, за три рубля всего. Валерий Алексеевич просить и не решился бы, не привык вчерашний рижанин к одесской простоте нравов, так та сама предложила.

Кинув вещи в сарайчик, послуживший за свою долгую жизнь приютом не одной сотне отдыхающих, Иванов спустился к морю, лежащему далеко внизу, под обрывистым берегом. Море действительно было голубым, как у Лермонтова. Не серым и не серо-зеленым, как Балтика, а именно голубым. «Что ищешь ты в стране далекой? Что кинул ты в краю родном?»… Прибой высокими волнами равномерно накатывал на бетонный причал, пушистым облаком разбивался, опадал и снова взрывался, обдавая Иванова холодными, неласковыми брызгами. Мечта искупаться как-то сразу пропала. Чертыхнувшись, Иванов снова поднялся наверх и отыскал санаторий. Молоденькая женщина с огромными глазами, мывшая полы в павильончике душевых, действительно опознала его как своего и денег не взяла. Но, правда, и воды горячей не было. И даже света в темных, без окон, кабинках душа. Валерий Алексеевич впотьмах кое-как смыл верхний слой грязи и пота, накопившихся за двое суток приключений, предшествующих возвращению из Тирасполя в Одессу, и уже в полной и внезапной темноте отправился искать, почти на ощупь, свое очередное временное пристанище.

Крысы одна за другой пробегали по тонкой крыше сарайчика, срывались с противным писком с высохших виноградных лоз, обвивших стены, и грузно шлепались наземь. Мерно, как будто это оно спало, а не Валерий Алексеевич, дышало море далеко внизу.

Звезды ослепительно ярко сияли в совершенно черном небе, но никто, даже со звезд, не мог бы увидеть, что снилось Иванову под толстым ватным одеялом, заботливо постеленным ему хозяйкой — все-таки уже ноябрь.

— Нет, вы не понимаете, какое счастье бывает у человека на войне! — не выпуская цевье автомата, брякнувшего сердито, он обнял, раскинув руки, ребристую морду БМП, пахнущую солярой, маслом, сапогами, порохом — скользко-шершавую под саднящими, разбитыми в кровь руками.

— Ты че, П-поручик?! Ширма хлопнула? — высунулся из командирского люка на сладострастный стон восторга Архаров, светя фиолетовыми фонарями глаз под черной папахой густых волос, седых от песка и пыли. — Боек-комплект в п-порядке, г-горючка в норме, м-можно заводить! Не п-плачь, военный! Ща мы им засадим по самые п-п-помидоры… — Сержант пристально вгляделся в страшное лицо Иванова и понимающе протянул, прицокнув языком: — Эк за-ацепило парня! Это он от счастья п-п-положить еще десяток-д-другой румынских това-арищей ч-чуть не пла-а-чет! А такой был ин-ин-теллигентный еще в-в-вчера… Од-дно слово — п-политработник.

Дизель, запущенный Рыжим, отозвался на эти слова густым резким выхлопом, прочихался и заревел ровно, уверенно, как-то по-свойски.

— Да и то в-верно, своих в-встретила, — ласково пробормотал Архаров, похлопав хозяйски по нагретому, облупившемуся боку машины и подал цепкую руку Поручику, неловко, шипя от боли во всем теле, карабкавшемуся на броню.

— Я мстю, и мстя моя ужасна! — проорал Рыжий снизу и захлопнул свой люк.

Бээмпэшка дрогнула и рванулась по выжженной солнцем белой песочной дороге. «Но пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог… — вертелось в голове Поручика, — филолог долбаный, нашел, когда Киплинга читать. и отпуска нет на войне.»

1995.

— Пойми, Робчик, твоя и твоих ребят главная задача на сегодня — просто выжить.

Сохранить себя и быть готовым действовать в любой момент. Когда придет время. Не просто затаиться и плюнуть на все. Не просто выжить, но учиться. Развиваться, накапливать экономическую мощь, создавать по человеку буквально твердый костяк, на который в случае необходимости всегда нарастет мясо.

— Сколько и чего ждать-то, Валерий Алексеевич? — несогласно мотал головой упрямый Робчик — здоровенный парень двадцати пяти лет, не успевший повоевать в перестройку и тщетно пытающийся догнать упущенное время.

— Сколько надо, столько и ждать, Роберт! Сейчас — потерянные для политической деятельности годы. Твоя задача — не потерять их для нас, для будущего. Та шушера, которая делает вид, что занимается политической борьбой, — все эти жданки, цилевичы, РОЛы и прочие бывшие народнофронтовцы — это все ельцинская когорта. Связываться с ними — запачкаться — потерять себя для дальнейшей борьбы. В России, пока не уйдет Ельцин, будет хуже, чем здесь. Но и без России здесь ничего мы сами по себе не сделаем полезного. Всякая «самоорганизация» масс без внешнего вмешательства — это миф. Так что бросай свои «игрушки» и людей с толку не сбивай. Тоже мне «белорусский партизан» — поезда под откос пускать!

— Ну и сколько так сидеть сложа руки? — Робчик разлил по стаканам и надавил клавишу потасканного кассетника, стоявшего поверх ящика с инструментами. По мастерской поплыли аккорды его любимой песни: «Мы русские — с нами Бог!»

— А ты не сиди сложа руки! Разве я тебе об этом говорю? — Иванов раздраженно прикурил новую сигарету, встал, прохаживаясь по захламленной приборами комнате. — Мы должны дождаться, пока пройдет шок у людей. Когда народ поймет наконец, что стоит за всеми переменами, пока на собственной шкуре большинство не испытает все прелести дикого капитализма. Пока чувство русского национального самосознания не проснется у людей, привычно считающих себя бывшими советскими. Пока это же самое не произойдет в России, наконец! Но дожидаться — не значит сидеть сложа руки! Только каракозовых из себя изображать сегодня — во вред делу, пойми ты один раз!

Успеете еще навоеваться. Воевать надо не пешками в чужой игре. Я это уже проходил, не хочу больше и не буду. И тебе не советую. Вставай на ноги как человек, как личность, собирай друзей, не отпускай их от себя, воспитывай, учи терпеть и ждать — вот лучшее, что ты можешь сделать сегодня. Иначе тебя, как барана, используют те, против кого ты на самом деле собираешься бороться. И используют в своих целях! А устанешь ждать, сломаешься, захочешь личного подвига во имя себя — кончишь провокатором.

— Ну ты, Алексеич, полегче! — вскинулся парень.

— Чего полегче? Я тебе говорю о том, что тебя может ждать, если побежишь очертя голову, не зная куда. Тебе еще надо найти ориентиры — «-куды бечь». Прошлого не вернешь, так, как было, никогда уже не будет. И это ни плохо, ни хорошо — это факт. А за какое будущее бороться — ты это знаешь, ты это понял? Кто в этом будущем друг, а кто враг? Кто свой, а кто чужой? Кто?

— Ну, в этом-то уж я разберусь, не маленький!

— Конечно, не маленький, на голову меня выше! — Валерий Алексеевич уселся верхом на стул, махнул водки из стаканчика и успокоился, умерил пыл. — Я свою точку зрения тебе высказал. Ты просил, я сказал. Самой страшной вашей ошибкой будет попытка перепутать нынешнюю российскую власть — с Россией. Ельцинскую свору — с русским народом. Никаких отдельных от России и всего русского народа латвийских русских — нет! Мне не веришь, узбека Архарыча спроси, он — то уж всяко навоевался, но выбрал все равно Россию. И запомни, друг, воевать надо с умом, воевать надо только тогда, когда никакого больше выхода нет, а не потому, что хочется. А пока твоя задача — жить. Просто жить и оставаться человеком. Чтобы остаться им и тогда, когда будет нужно. Ты в себе разберись сперва, чего тебе охота — конституции или севрюжины с хреном. А потом уже создавай свои организации, вступай в чужие. Тогда уже делай что хочешь. Ответственность за людей начинается с себя, Робчик! Не надо никого спасать против воли. Не надо в рай тащить за яйца, насильно. Переубеждать взрослых людей, выбравших сытое рабство — ассимиляцию, — бесполезно. Только сам с ними вместе, переубеждая, незаметно скурвишься, как вшей наберешься. А русских настоящих, несмотря ни на что не потерявших веры в Россию, запутаешь.