В Красноярске его уже ждали, Сабанов дозвонился из Новосибирска до коллег и отрекомендовал Иванова, чтобы не пришлось тому снова обивать пороги и мучиться неизвестностью — примут ли его и как примут?

Получив в крайкоме талончик на размещение в ведомственной гостинице «Уют», стоявшей на берегу Енисея, Валерий Алексеевич сперва устроился в очередном гостиничном номере. Потом вышел на улицу — здесь его тоже догнал первый снег, как и в Новосибирске. Постоял на набережной, посмотрел на сопки на том берегу и отправился искать ресторан. Оказалось — это рядом. Народ шумно гулял. Иванов не стал долго размышлять о том, что о нем подумают местные товарищи, а просто заказал шашлык и триста граммов «коньяка» непонятного происхождения. Быстро поужинав среди веселящихся, танцующих, флиртующих крас-ноярцев, в большинстве своем почему-то кавказского происхождения, он снова вернулся в гостиницу. На его третьем этаже, в коридоре, в уголке отдыха сидели по-домашнему — в халатиках — несколько симпатичных девушек, наверное, работницы того самого ведомства, к коему относилась гостиница. Они посмотрели на Иванова оценивающе, он, придержав шаг, тоже. Потом вздохнул и пошел себе дальше, в свой номер. Хотелось дорожного приключения, но не хотелось предпринимать никаких усилий. Тем более он в командировке — все доложат местному руководству — будет некрасиво.

Валерий Алексеевич достал из дорожной сумки плеер, закурил, улегся на кровать и, надев наушники, нажал на клавишу — на кассете, вытащенной наугад, оказался Градский:

Сосед поставил мне CD с этой песней — я с удивлением узнал в тексте стихи Семена Кирсанова. Высокий голос певца взлетел, дрожа, зазвенел в хрустальных подвесках старинной люстры, заполнил до отказа весь вырицкий дом Ивановых, а потом легким вздохом осыпался, как снег за окном.

Валерий Алексеевич сидел в кресле, уйдя в себя, да и я его не тормошил. Понял наконец, для чего он мне все это рассказывает. «Вспомнилось, что жил.». Прощался с собой, оставшимся безвозвратно в тех годах, может быть? Понимаю.

Красноярск оказался городом очень уютным. Лесистые сопки по берегам могучего Енисея, новые жилые кварталы, ультрасовременный Театр оперы и балета. Все ухоженно, чисто, красиво. Музей Сурикова — недурная картинная галерея со своим Айвазовским, Маковским, Прянишниковым, Шишкиным etc. Короче говоря, если бы латышским хуторянам показать хотя бы несколько российских городов-миллионников, даже не из самых известных, — они впали бы в прострацию. Но поскольку большинство из них никуда дальше Риги, в лучшем случае — Питера и Москвы тогда не выезжало, то о России у них представление часто было совершенно дикое.

Впрочем, были и иные времена. Например, XIX век или начало XX, когда латыши добровольно принимали православие и на царские подъемные бежали из своих скудных краев, жизни в которых не было из-за немецкого засилья, — в ту же Сибирь или на Дальний Восток. Свидетельством тому служат и поныне сохранившиеся там латышские и эстонские села, обитатели которых вовсе не торопятся вернуться на историческую родину. Впрочем, другая половина прибалтов предпочитает далекие, заокеанские преимущественно, края — лишь бы только не родные поля и дюны на берегу Янтарного моря. Даже удивительно, что кто-то вообще на месте остался. Но неудивительно, что у местных латышей, включая «самых латышских», — фамилии через одного — русские. Так было, так есть, так будет, в чем Иванову еще предстояло убедиться через десяток постперестроечных лет.

Огромное, в имперском сталинском стиле, здание крайкома КПСС казалось нерушимым. Да оно наверняка и сейчас стоит себе на том же самом месте и еще сто лет стоять будет.

Иванова здесь встретили без особого интереса, скорее дежурно. По сравнению с Новосибирском местные партийные работники были живым символом карикатурного кондового застоя 70-х. «Край наш — советский, у нас ничего этого невозможно!» — важно изрек первый секретарь крайкома, подытожив лекцию Иванова о событиях в Прибалтике, прочтенную им местному партийному аппарату. Почти все присутствующие покорно закивали, дескать, да, «у нас этого не будет никогда!». Только редактор местного партийного журнала позволил себе скептически улыбнуться, да и то так, чтобы никто не заметил. Заметил Иванов. И после окончания мероприятия подошел в редакцию «Партийного вестника» — познакомиться и поговорить. Тут-то и полезла голая правда о реальной политической ситуации в «советском крае».

— Вы, Валерий Алексеевич, карту края в кабинете у Первого видели? — Андрей, редактор, закурил, жестом пригласил Иванова сесть в продавленное кресло. По сравнению с тяжеловатой советской роскошью кабинетов красноярских партийных функционеров редакция «Вестника» выглядела так, как будто в ней с войны ничего не менялось — ни мебель, ни телефоны, ни выщербленный паркет. Хотя в главном коридоре (редакция находилась тут же, на втором этаже крайкома), все выглядело просто идеально.

— Карта поражает! Стены не хватает! Вся Европа в эту карту поместится, и еще место останется! Такие масштабы, просто диву даешься после нашей обжитой тесноты. И завидно, и страшно! — Иванов засмеялся, с удовольствием и сам закурил, расслабился после тяжелых бесед с «бронзовыми» секретарями.

— У нас красота! И все у нас есть в крае! Удержать его становится проблемой. — Андрей осторожно глянул на Валерия Алексеевича, как бы спрашивая — можно ли говорить откровенно?

— Да уж… — протянул Иванов. — Что-то плохо мне верится в то, что край здесь все еще советский. Точнее, край-то, конечно, советский. И люди советские! А вот власть потихоньку переходит, не знаю уж, как они у вас тут называются, эти люди. но власть к ним уходит!

— Заметили? — Андрей нахмурился, невольно посмотрел на массивную дверь — плотно ли прикрыта.

— Да о чем говорить? Под стенами крайкома «Атмода» продается — газетка народнофронтовская из Латвии. Про демсоюзовскую макулатуру даже и не вспоминаю.

Просил у Первого помочь с бумагой — достать для нас, не бесплатно (!) на Красноярском ЦБК…

— Смеетесь? Да у нас «Красноярский рабочий» уже второй месяц не выходит — крайкому на партийную газету бумаги не дают!

— Ага! «Власть у нас советская».

— Я вас что про карту-то спросил… На такую территорию нас остается сорок человек всего в крайкоме, включая уборщиц! Сокращение штатов, понимаете? Самое время, в общем, сокращаться! — Высокий, широкоплечий, черные как смоль волосы — прямо Прохор из Угрюм-реки, — красавец редактор ослабил галстук, потом и вовсе скинул пиджак на спинку стула. — Все у нас все понимают! И про Яковлева, и про Горбачева. И даже про нашего первого секретаря. Только попробуй скажи хоть что-нибудь, тут же напомнят о партийной дисциплине или просто выкинут вон, да еще так, что никуда на работу не устроишься!

— Ну, это мы проходили, — невесело протянул Иванов. — У нас принадлежность к Интерфронту тоже многим работы стоила, особенно если коллектив вдруг латышский попадется. Правда, у нас все поделено — латыши поют, танцуют и управляют, а русские на заводах да стройках корячатся. Но вот то, что вы говорите, Андрей Матвеевич, это уже пострашнее будет. Потому что это.

— Да! Потому что это не Латвия, а Россия! Сидит такой вот — весь из себя «советский» — партийный начальник, не будем показывать пальцем, — понизил Андрей голос, — и докладывает наверх и вниз: «Край у нас советский!» А все нити управления уже отдаются потихоньку. И, конечно, не кому-то местному, снова наверх, снова в Москву. Только уже другим людям. Придет время, и все разом переменится, и никто ничего не поймет, и не вякнет даже. Опять же потому, что это — Россия! А потом делить начнут! А у нас есть что делить! Алюминий, нефть, газ, другие природные ресурсы, лежавшие до поры под спудом, — все уйдет из страны и от того самого «советского народа»!