— А что же народ? Безмолвствует?

— Народ… народ у нас хорошо помнит, что такое сопротивляться… Еще с Гражданской войны. Или терпеть будет, или начнет независимость от Москвы объявлять, тогда вспыхнет почище, чем в Прибалтике или даже на Кавказе! Кавказе. У нас, кстати, летом, на день ВДВ, погромы были. Азербайджанцев-торговцев гоняли по всему Красноярску. Пришлось даже специальный эшелон собирать и вывозить их централизованно из края — от греха подальше. Достали народ тараканы-перекупщики! Но это — максимум народной инициативы. А потом… страна у нас централизованная, иначе нельзя с такими просторами — еще Карамзин писал.

— Помню, помню. маленькая страна может быть республикой, средняя — конституционной монархией, а такая, как наша, только самодержавием управляться может. что-то в этом роде.

— Именно. Я не знаю, чего больше бояться? Меньше зла будет, может быть, если только власть наверху резко сменится, да страна не распадется. А вот если каждый край, каждая область на себя тянуть начнут? Да экономика гавкнется? И что тогда? Автаркия? Гражданская война? Нас китайцы мигом подберут тогда. А вас — американцы, или кто там еще? Англичане, что ли.

— Ну, мы-то, русские в Латвии, при любом раскладе тогда оказываемся в заднице, извините за грубое слово.

— И никто вам, дорогой вы мой человек, не поможет! — Андрей, впервые, наверное, за долгое время выговоривший то, что давно сокровенно лежало на душе, вздохнул вдруг с облегчением. — А! Гори оно все… Давайте лучше я вам город покажу! Город у нас просто замечательный, лучше — во всей России нет! А природа какая! Поехали, у меня своя машинка есть, покатаю! Да! Вот вам в подарок, на память о нас, чтобы не только Первого помнили.

Сборник Распутина, выпущенный местным издательством, до сих пор стоит у Иванова на книжной полке. Приятно вспомнить, с какими людьми иногда сводила судьба. «Живи и помни», значитца…

Буквально напротив крайкома Андрей показал гостю подвальчик — кафе «Рига». Посмеялись, выпили немного за встречу. Закусили красной рыбкой, запили соком из морошки, кофе так и не дождались. А назавтра Иванов все-таки начал отрабатывать программу поездки. Встречи на предприятиях, пресс-конференции, показ привезенного видео. Документальные фильмы сильно действовали на красноярцев. «Живых фашистов увидеть в наше время!» — никто из местных не ожидал такого от перестройки и демократизации, маяком которых была объявлена Прибалтика. А у Иванова не выходила из головы хитринка в маленьких, мутных, медвежьих глазах первого секретаря обкома, когда он с порога отринул возможность свержения советской власти. «Все, подлец, знает, да еще и участвует наверняка своим бездействием!» — горько думал про себя Валерий Алексеевич, но что делать с этим пониманием — не знал. Однако все это просто необходимо было видеть своими глазами, чтобы потом, в Риге, четко понимать, чего на самом деле можно ждать от огромной России.

Осенью купить билет на самолет в восточном направлении, на Хабаровск, к примеру, было практически невозможно. В обкомовской спецкассе перед окошечком покорно сидели и генералы, и директора крупнейших предприятий — ждали, авось повезет. Но Иванова проводили с почетом — и побыстрее; видать, Первый дал команду не слишком задерживать неудобного гостя. Слишком много позволял себе рижанин в своих выступлениях против политики Москвы, слишком неприглядной и страшной рисовал, да еще и наглядно показывал картину будущего страны на примере своей республики.

Открыто никто Иванова не одергивал и ему не мешал. Встречи с народом устроили, выступления на радио и телевидении обеспечили. Но если простой народ сопереживал и сочувствовал и, конечно же, был тот народ и русским, и советским еще, конечно, то высокое партийное руководство осталось недовольно визитом интерфронтовца. Впрочем, мнение это тоже оставило при себе. Внешне все выглядело пристойно. И снова черная «Волга» отвезла Иванова в аэропорт. Огромный Ил-86 принял рижанина в свое чрево и потащил через низкие облака все выше и выше — к солнцу, к востоку, на другой конец страны, не только казавшейся большой, а на самом деле — необъятной.

Иванов много успел к своим тридцати годам поездить по свету. Был он в Туркмении и в Казахстане, в Эстонии, Латвии, Литве, Белоруссии, Молдавии и Украине, Польше и Германии, много где побывал и в России. Знал он и Урал, и Север, и Северо-Запад, не говоря уже о России Центральной. Теперь вот добрался до Сибири и Дальнего Востока. И чем больше узнавал страну свою, тем больше ему было ее жаль — прямо пропорционально гордости и счастью, которые он испытывал, когда на своем родном, русском языке мог говорить с такими же, как и он, русскими людьми на всем огромном пространстве шестой части суши. И вот, заново обретая в этой командировке свою необъятную Родину, Иванов все чаще думал о том, что может так случиться, что он ее скоро опять потеряет.

Неделя в Хабаровске пролетела быстро. Та же программа, те же утомительные встречи с тысячами людей, с десятками журналистов. И ведь не всегда прием был радушным и ласковым. Приходилось порой жестко спорить, отстаивать свою точку зрения, переламывать настроение аудитории. встречать лицом к лицу откровенные провокации.

Никто никогда не мог сказать, какие настроения царят в том или ином коллективе. Да и инструктор крайкома, по обыкновению сопровождавший гостя на такие встречи, тоже иногда становился лишним раздражителем для запутавшихся и обозлившихся людей. Одно оставалось неизменным. Нигде и никто не представлял себе хотя бы приблизительно реальную картину происходящего в Прибалтике. И никто почти не предполагал, что многое из того, о чем рассказывал, о чем предупреждал, от чего предостерегал Иванов своих новых единомышленников, — уже завтра обрушится не только на окраины Советского Союза, но и на саму Россию.

Из Хабаровска вылететь во Владивосток оказалось практически невозможно даже с помощью крайкома. Постояв пять минут у входа в огромную стекляшку Хабаровского аэровокзала, битком забитую агрессивными и усталыми одновременно людьми, составлявшими — всей своей массой — очередь за билетами. Иванов решил не ждать у моря погоды, а ехать на вокзал.

На вокзале зато было тихо и пустынно. И, конечно же, все буфеты были закрыты. А поесть в крайкомовской столовой Валерий Алексеевич не успел. Но тут, на втором этаже вокзала, он увидел яркую вывеску с иероглифами. Это был, как нескромно гласила реклама, первый в России кооперативный китайский ресторан.

Делать нечего. До проходящего поезда Биробиджан — Владивосток, на который купил билет Иванов, оставалось еще часов пять. Надо было куда-то деть себя, да и голод не тетка, как известно. Зайдя в кооперативное заведение, Валерий Алексеевич недоверчиво осмотрелся. Деревянные столы, лавки. Пластмассовые циновки — салфеточки кругом, пластмассовые дре-безгучие ширмочки в дверных проемах да пара экранов из псевдошелка с подобием китайской вышивки дешевым машинным способом — вот и весь «китайский» антураж. Официантка — бурятка или кореянка из местных, кто их там разберет? — принесла меню, в котором все позиции были вычеркнуты, кроме одной: «лапша по-китайски в соевом соусе».

— А что, больше ничего нет?

— Нет, только лапша.

— И сколько стоит?

— Написано же — 5 рублей порция.

— Ну, давайте, что ли… — неуверенно протянул Иванов.

Рядом с ним, за соседним столиком, уже устраивался еще один посетитель. Майор-пограничник. Он тоже скептически проглядел меню и тоже заказал лапшу, поскольку деваться и ему, видно, было некуда. Закурили оба синхронно, переглянулись и устроились рядом. Майор протянул руку, не представляясь, просто по-товарищески.

— Вы тут раньше не бывали?

— Первый раз в жизни, — отозвался Иванов. — Буфет закрыт, жрать охота, а до поезда еще пять часов.

— А куда едете, не на Владик?

— Да.

— Ну и я в ту сторону, только до Спасска! Давайте тогда знакомиться!

— Валерий!

— Василий!

Тут подали лапшу. Мужики поболтали ложками мутную бурду в тарелках и крякнули оба, не сговариваясь.