Апрель 1990 г.

— Конечно, вы там, в Интерфронте, пайки получаете, на машинах разъезжаете… —

Теща упрямо бурчала на кухне, гремя кастрюльками. Черт ее дернул заявиться в гости с самого утра в воскресенье! — Посмотрели бы лучше, как простой народ живет, который работает, а не статейки в газетах сочиняет. — Теща все не унималась, раздраженная категорическим отказом Валерия Алексеевича ехать на дачу и таскать там тачки с землей, поднимая уровень садового участка на полметра, чтобы не заливало грядки весной.

— Ну какие пайки?! Что вы несете, право слово?! У дочери своей спросите, какие такие пайки я получаю… — Иванов прихватил сигареты и ушел на лоджию. Однако и там не скрылся от тещи, тут же продолжившей свой монолог уже не в сторону кухонной двери, а в открытое окно, на лоджию же и выходившее.

— Сели нам на шею на наши же трудовые денежки! Мало было коммунистов, так еще Интерфронт какой-то придумали! Вот сковырнут вас всех скоро, и правильно сделают!

— А вы, конечно, в Народный фронт уже вступили, вам вместе с латышами независимость подавай!

— А что мы хорошего от вашей советской власти видели? Всю жизнь вкалывала как проклятая на фабрике.

— Ну, посмотрим, что вы запоете, когда ваши мечты сбудутся! — Валерий Алексеевич даже задохнулся дымом от злости. Спорить с орденоносной тещей — ударницей, выстрадавшей на своей «Ригас адитайс» и квартиру, и, совсем недавно, новую «Ладу» вне очереди, — не было сил. И зла уже тоже не хватало. Алла, обычно поддерживавшая мужа, в спор не вступала, не хотела снова ссориться с матерью, по жизни сердитой на зятя, который был «не как все». «Все нормальные люди» работают на фабрике, как она, или на стройке, как тесть. Или в общепите, как ее любимая сестра. Но уж во всяком случае не занимаются бесполезной говорильней, писанием в газеты или верчением на телевидении.

Вышедшая из старинной семьи старообрядцев, теща всю жизнь прожила в Латвии, почти никуда из нее не выезжая, огромной страны вокруг не видела и видеть не хотела, весь ее мир, казалось, как замкнулся с детства на хуторе под Резекне, так и теперь дальше пределов Риги не выходил. А наглый зять не хотел, опять же, «как нормальные люди» все выходные проводить на садовом участке. Он не любил высиживать шумные и долгие застолья на юбилеях многочисленной тещиной родни и вообще был белой вороной в их кругу. Дочь перечить матери не осмеливалась, но чем дальше, тем больше отбивалась от своей семьи, переключалась на интересы мужа и его круг общения. Врожденная крестьянская практичность, наверное, подсказывала теще, что зять неминуемо «влипнет» со своим Интерфронтом в какую-нибудь историю, а значит, ей придется принимать к сердцу интересы дочери и внучки, переживать, а к чему ей эта головная боль, когда надо младшенького — любимого сына женить, а он все никак путную невесту себе не найдет — все какие-то разведенки с детьми попадаются. Да и вообще, все эти «государственные» дела и проблемы не их дело — власть сама по себе, какая бы она ни была, а теща — сама по себе.

Гулко хлопнула дверь, не попрощавшись и даже Алле ничего не сказав, зятек испарился — в выходной-то день! — на службу, по своим непонятным делам.

Иванов торопился на вокзал — встречать съемочную группу Ленинградского телевидения.

Что бы там ни было, он любил жену, обожал дочь, но постоянные споры с тещей доводили его до остервенения. Все так хорошо устраивалось в последнее время! Ксения росла — не нарадоваться — тихой, умненькой, послушной девочкой. Жена наконец-то ушла из ненавистной латышской школы и заняла место Валерия Алексеевича в хорошо ей знакомой русской школе. Недавно сделали ремонт в своей однокомнатной квартире со всеми удобствами. Квартирка теперь просто сияла чистотой и свежестью. Уютный зеленый район, на углу Русова и Гауяс, в двух шагах от Межапар-ка, и вместе с тем удобно добираться до центра.

В Интерфронте Иванов занимается любимым делом — работа творческая, интересная, напрямую связанная со средствами массовой информации. Много командировок, встреч с новыми людьми, быстрое, но заслуженное продвижение наверх. А значит, новые возможности, новые горизонты. Конечно, бывает и нервно, и даже опасно иногда. Но дело наше правое, и совесть тоже чиста — все близкие, друзья и знакомые, за исключением тещи, на его стороне. Конечно, все может еще измениться, но живем один раз, и упустить возможность проявить себя, да еще защищая законные интересы своей страны, своих, русских людей, — разве можно от этого отказаться?

Да, было время, подростком был — любил перечитывать «Хождение по мукам» и «Белую гвардию» — ныло сердце — так хотелось, в пятнадцать-то лет, испытаний. Но вырос, женился, перебесился и к тридцати годам стал консерватором. Иначе, может быть, и кинулся сдуру туда, где сейчас легко, где все «в струе», где начали вертеться шальные деньги и новые возможности. В кооператив хотя бы — книжки с анекдотами про чукчу и Чапая составлять! Ну и?.. Чужое это все. И меленькое какое-то. Главное, люди там все чужие. А как с чужими-то людьми всю жизнь прожить? Как и ради чего от своих отказаться? Эх! Сквозило временами предчувствие, что именно эти — свои — возьмут вдруг и кинут по-воровски. Но от этого чужие уже сегодня — и всегда — не перестанут тоже быть чужими. «Делай что дулжно — и будь что будет!».

Иванов быстро шагал по любимой, густо обсаженной могучими липами улице Гауяс к трамваю. Специально выбрал этот путь, чтобы успокоиться, но продолжал мысленно кипеть и отвечать задевшей за живое теще. Думал ли он когда о том, что Народный фронт может победить, а страна рассыпаться как карточный домик, и тогда судьба его, да и всей семьи круто переменится к худшему или даже страшному? Умом, наверное, понимал, предполагал такую возможность, ведь игра шла всерьез и потихоньку начинала становиться уже не игрой, но войною. Но сердце отказывалось верить в возможность проигрыша, да и позволить себе думать о поражении было просто невозможно. Конечно, хотелось каких-то перемен, но вместе с тем хотелось и стабильности, спокойной семейной жизни, любви. Вырастить дочь, получить новую квартиру, построить собственную дачу, на которой можно было бы трудиться с радостью, для себя, а не для тещи. Верхом мечтаний, конечно, было бы закрепиться всерьез на Ленинградском телевидении, да и вообще переехать в Ленинград. Работать рядом с питерскими друзьями, забыть про латышей, про хуторское мышление, в конце концов. Вырваться на оперативный простор, создать свою «нетлен-ку». Рига душила — Иванову не хватало свободы полета, жизни для чего-то более высокого, чем короткие перебежки к посту директора школы.