С Медведевым было легко и просто, несмотря на некоторые невинные капризы, которые не шли просто ни в какое сравнение с сумасбродностью главной звезды их программы — Невзорова. (Режиссер-создатель «Секунд» Кирилл Шишкин, как-то заехавший с Толей Тышкевичем поглядеть на вырицкое жилье Иванова, спустя прошедшие шестнадцать лет даже комментировать не захотел свою самую звездную программу, поскольку одно лишь перечисление списка напарников по эфиру, не сошедшихся характером с Александром Глебычем, вызывало у него идиосинкразию.) А вот Медведев как-то умел сохранять приятельские отношения со всеми. И потому через полчаса они с Ивановым выходили из пойманной мгновенно на Кировском проспекте «тачки» уже у знаменитого пивбара на Владимирском. Директор питейного заведения был одним из поклонников программы и неудивительно, что через пять минут Вадим со своим рижским гостем перекочевали из общего зала в кабинет директора, и тот самолично отослал одного из своих людей прямо на пивзавод — за свежим «Адмиралтейским».
В кабинете было темно и уютно, пиво — холодное и крепкое, в углу светился синеньким «новостным» фоном маленький телевизор. Увлеченные обсуждением сравнительных достоинств вверенного хозяину пивбара и недавно открытого «Русского клуба», в котором пару дней назад приходили в чувство в такой же ситуации телевизионные гости, они не замечали того, что на экране репортаж о неминуемой войне в Ираке сменился вдруг совсем другим сюжетом — советскими танками на фоне толпы, окружившей Вильнюсскую телебашню.
— Ледяное шампанское, конечно, нельзя назвать классическим запи-воном для огнедышащей солянки из русской печи, но мы с Валерой только после этого коктейля почувствовали себя живыми, — благодушно посмеивался Вадик, откинувшись на спинку потертого кресла, выпятив круглое приятное брюшко из объятий разошедшейся джинсовой курточки.
— Ну-ка потише, мужики, — перебил вдруг хозяин. — Тут про Прибалтику говорят, вроде танки на улицах у вас, в Литве, — повернулся он к хотевшему что-то ответить Вадику, но осекшемуся враз Иванову.
— Латвия у нас, а не Литва, — пробурчал Валерий Алексеевич, трезвея и внимательно глядя на экран.
— Сделай-ка погромче, Васильич, — посерьезнел и Медведев. Баррикады в Вильнюсе, захват войсками телебашни, взятие под охрану армии ряда других важных объектов государственного значения. Выстрелы, крики, первые трупы, (как потом доподлинно узнал Иванов) вытащенные из моргов и уже мертвыми подсунутые под гусеницы танков, тяжело ворочавшихся в заведенной провокаторами толпе. Первые «застреленные солдатами» «патриоты» Литвы, на которых, как показала потом судмедэкспертиза, не было ни одного пулевого ранения. И первый погибший русский офицер — лейтенант спецназа КГБ Шацких, убитый выстрелами в спину из «безоружной» толпы у телецентра.
Миткова делала страшное лицо на крупном плане, кривила ярко накрашенные губы. Все играли свою игру. И «саюдисты», выполняющие в точности и любой ценой планы своих западных хозяев, и московские марионетки, и агенты влияния, подогревающие неистовство по всей стране, и сумасшедший, потерявший остатки здравого смысла народ, подзуживаемый саморазрушительным садомазохизмом космополитической российской интеллигенции. Не играли только последние солдаты империи, по правде, а не понарошку идущие на штурм, по правде не стреляющие в озверевшую толпу, готовую растерзать и терзавшую беззащитных перед приказом «не стрелять!» солдат. Это уже было в Алма-Ате, Сумгаите, Фергане, Тбилиси, Баку. К Валерию Алексеевичу часто приходили беженцы с Юга, приехавшие к русским родственникам в Ригу, рассказывали леденящую душу правду о погромах, убийствах, зверствах, изнасилованиях, о всеобщем предательстве высшим руководством страны своего народа. Что-то он печатал в «Единстве», что-то удавалось показать по телевидению в том же Питере. Саша Васильев, директор интерфронтовской студии, сам ездил в Сумгаит и привез оттуда фильм, который нельзя было показать нигде… При всех своих недостатках и ангажированности партийной демократической верхушкой, Васильев все равно оставался профессиональным журналистом и режиссером. Вот только служил он совсем в другой команде, хотя и работал формально в Интерфронте, и Иванов, как его непосредственный руководитель, не мог этого не учитывать, как не мог и доверять полностью. Но все же тогда еще оставались какие-то общие понятия, ценности, которые позволяли совместно делать дело хотя бы там, где общие оппоненты становились просто подонками и врагами не идеи даже, а всего человеческого. Потом, скоро уже, все смешалось. И вычислить своих, не зараженных всеобщим безумием, не потерявших осознание стратегического пути и высших ценностей, становилось неимоверно трудно.
Против человеческого в народе, тогда еще советском народе, играли все. И московский Центр, и ведущий его твердою рукою Запад, и местные националистические князьки, плевавшие на самом деле на взрастившие их нации, но рвущиеся к власти, чтобы поскорее занять места у дележа богато одетого, но смертельно больного государства. И если еще оставался кто-то, изредка заставлявший умирающего хотя бы приоткрыть глаза, хотя бы двинуть рукой, чтобы туча стервятников встревоженно взмыла над Союзом, то этой последней стражи оставалось все меньше. И выбивали своих солдат свои же военачальники. Чем выше рангом — тем больше предательства.
А те, кто посильнее, мудрее, настойчивее, те заранее готовились к выживанию для грядущего спасения истерзанной и уже обреченной на ограбление мародерами страны. Но и они вынуждены были таиться, не могли открыться друг другу. Все, что они делали, делали тайно, с дальним прицелом, не доверяя теперь никому. Ни потерявшему здравый смысл народу, ни растерявшимся или продавшимся сослуживцам, ни собственному начальству, в сладостном упоении пилившему сук, на котором оно сидит.
Присяга, которую дают единожды только, для большинства стала пустым звуком. Рыба начала гнить с головы — это понимали все. И тут же, махнув в отчаянии рукой, сами пускались во все тяжкие, в погоне за последним, может быть, в этой земной жизни удовольствием — удовольствием любой ценой. А про Царство Небесное напомнить было просто некому. Почти некому.
Но солдаты, в отличие от большинства генералов, еще оставались солдатами. И выполняли приказ. Если кто-то еще отдавал приказы.
— Я могу позвонить от вас по межгороду? — коротко осведомился у директора пивбара Иванов, резко поднявшись с места.
— Звоните, — растерянно отозвался тот.
— Я уточню обстановку в Риге. — Уже набирая номер, Валерий Алексеевич повернулся к Медведеву. — Подумай пока, готов ли ты ехать в командировку, нужен ли вам материал и в каком ключе?
Дежурный в штаб-квартире Интерфронта на Смилшу отозвался немедленно:
— Старая Рига блокирована баррикадами, Валерий Алексеевич! Грузовики поперек улиц, а при них колхозники, латышские студенты, уголовники… Все организовано согласно приказу Совмина Латвии. Все крупные пронароднофронтовские организации обязаны выделять автотранспорт, людей, оплачивать им суточные, снабжать горячим питанием и спиртным. В первую очередь, конечно, исполнительная власть в латышских районах, Министерство сельского хозяйства и прочие национальные конторы. На улицах горят костры, поют песни. Появились уже плакаты со списками наших активистов и их домашними адресами, призывы к борьбе с «оккупантами» и «колонизаторами». На баррикадах есть оружие, сам видел, своими глазами, у штатских. У нас дежурят ребята из группы охраны, ожидаем попытки захвата здания. Милиция никак не реагирует, армия молчит. Верховный Совет и Совмин на стороне баррикадников, да они их, по сути, и организовали. ЦК КПЛ не мычит, ни телится… — Дежурный говорил как по бумажке, конечно, он уже не первый раз обрисовывал ситуацию, язык стер, бедняга, наверное.
— Собираются, правда, создавать Комитет общественного спасения из коммунистов, Интерфронта, забасткома… Но там много непонятного. Анатолий Георгиевич с Лопатиным сейчас на совещании, велел вам передать, что нужно срочно организовывать информацию из наших рук.
