– Местечко не из тех, куда вас пригласила бы Джеральдина, – пошутил он. – Можете не искать лифт – его здесь нет.

– Взглянув на дом снаружи, я и не ожидала, что он тут будет. Если у вас есть хотя бы вода и электричество, меня это вполне устраивает.

– Значит, вы собираетесь ко мне переехать?

Пандора рассмеялась.

– Нет, просто хотела узнать, смогу ли рассчитывать на чашку кофе.

Кансино жил на самом верху. Ей еще не приходилось бывать в квартирах, расположенных под самой крышей, и Пандора с любопытством осмотрелась. Обстановка напоминала интерьеры, в которых в Лондоне обычно снимали рекламу пива. Пандора немедленно стала прикидывать, каким образом она переставила бы мебель, чтобы максимально подчеркнуть всю прелесть этого не совсем обычного жилья.

– Стулья слишком высокие, а стол маловат. К тому же вам нужен более длинный диван, – объявила она.

– Проблема состоит в том, что у меня слишком тощий кошелек! – крикнул Том откуда-то. Пандора услышала шум кофеварки.

– Какой вам кофе? – осведомился Том, присев с ней на диван.

– Черный. Вы когда-нибудь бывали в Южной Америке?

– Возможно, я скоро туда отправлюсь – хочу пройти старым маршрутом инков из Перу в Северную Аргентину. А вы что, собираетесь в Южную Америку?

– Собиралась, – грустно улыбнулась Пандора. – Я хотела, чтобы Джеральдина отправила меня в командировку в Аргентину с целью поиска материала для очерка о миссис де ла Форс, одной очень богатой особе, с которой я познакомилась здесь, в Нью-Йорке. Но Джеральдина отказала, правда, очень вежливо.

– Вам следовало бы знать, что ваша подруга не любит тратить деньги, если не уверена в результате, – усмехнулся Том. – Иногда она ошибается, но доказать это можно, только написав и опубликовав материал. Короче говоря, все та же проблема яиц и курицы.

Пандора отхлебнула кофе.

– Она определенно считает, что я не смогу снести ей золотое яичко.

– А вы что думаете?

– Если бы думала так же, как она, я бы об этом сказала, – резковато заметила Пандора.

– В таком случае ей же хуже, и уберите ваш пистолет обратно в кобуру.

Том откинулся на подушки дивана, и Пандора сквозь тонкую ткань блузки почувствовала тепло его руки. Она не шелохнулась. Выждав немного и убедившись, что Том не собирается убирать руку с ее плеча, Пандора взглянула на него и впервые заметила в карих глазах золотистые крапинки. Поднявшись, он отошел в угол комнаты и принялся рыться в стопке компакт-дисков.

Зазвучала медленная музыка, которая тут же заставила Пандору насторожиться. Вернувшись к дивану, Том снова сел рядом, но она поднялась.

– Извините, но мне действительно пора.

Том проводил ее до двери, помог надеть пальто. Затем он взял за плечи и повернул лицом к себе. Пандора вцепилась взглядом в расстегнутый ворот рубашки, открывавший его шею, которая была всего в нескольких дюймах от ее лица.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – пробормотал Том.

Отстранившись, Пандора открыла дверь.

– Хорошо. Я вам позвоню. – И она закрыла за собой дверь.

Она торопливо спустилась по лестнице, радуясь, что наконец осталась одна. Том нравился Пандоре, но она не видела никакой необходимости торопить события. Усилием воли она заставила себя переключиться на обдумывание завтрашних дел. Шагая прочь от дома Кансино, она то и дело озиралась в надежде поймать такси. Дойдя до угла, она остановилась, и мысли ее снова вернулись к Тому.

Внезапно она подумала, что, по всей видимости, бессознательно стремилась сохранить иллюзию того, что в ее жизни ничего не изменилось. Но Пандора давно перестала быть миссис Джон Лайонс. Пустынная нью-йоркская улица напомнила ей об этом. Повернувшись, она быстро пошла обратно.

– Это я, – сказала она, услышав голос Тома в динамике домофона, и без всяких колебаний распахнула дверь подъезда.

Нью-Йорк

Май 1987 года

– Доброе утро, мисс Глория.

Горничная в униформе поставила накрытый розовой салфеткой поднос на столик рядом с кроватью Глории де ла Форс. Затем она подошла к окну, раздернула в стороны шелковые занавески.

– Спасибо, Корасон.

С раннего детства Глорию приучили к тому, что к прислуге надо относиться с уважением. Намазав мармеладом горячий рогалик, она стала перебирать письма и открытки. Приглашения на показы коллекций Джигли и Версаче, которые должны были состояться в Милане в следующем месяце, на свадьбы двух школьных подруг (одна звала ее в Женеву, другая – в Каракас), на танцевальный вечер в Англию, в поместье, находившееся неподалеку от Аскота… Глория глубоко вздохнула – у нее явно не хватало сил, чтобы всюду успеть.

Отхлебнув глоток черного кофе, она взяла ручку и написала «нет» на приглашении в Каракас; в это время года она в любом случае не могла туда поехать. К подруге, обосновавшейся в Женеве, она относилась очень хорошо и потому вывела на ее открытке «да». Взяв в руки приглашение в Англию, она несколько секунд колебалась. Танцевальный вечер совпадал по времени с неделей скачек в Аскоте. Глория подумала, что, пожалуй, могла бы показаться там в одном из замечательных платьев от Лакруа, и тут же решила черкнуть Кристиану пару строк и попросить сшить для нее что-нибудь особенное. Однако, подумав, что в последнее время на ипподромах бывает полно каких-то крайне неприятных личностей, она написала на открытке из Англии «может быть». Затем сложила почту в стопку и позвонила. Минуту спустя, постучав, в комнату вошла Корасон.

– Пожалуйста, передайте все это Кейзи, – распорядилась Глория.

– Я оставлю это на ее столе, мисс Глория, но она звонила рано утром и сказала, что приболела, – сообщила горничная, забирая с кровати поднос.

– А она не сказала, когда появится? – осведомилась Глория с ноткой раздражения в голосе. – Должен же кто-то заниматься моей почтой! Завтра я поговорю с Кейзи сама, – заключила она, знаком отпуская горничную.

Когда Корасон ушла, Глория подняла глаза к окну, из которого открывался прекрасный вид на Центральный парк, уже одевшийся зеленым покрывалом молодой листвы. Она любила Нью-Йорк в это время года, особенно когда рядом не было матери. Иногда от этого в душе возникало чувство вины. Однако быть дочерью такой женщины, как Ариан де ла Форс, было очень трудно. Огромное состояние вызывало постоянное внимание всего мира к персоне Ариан, а красота ее была почти столь же грандиозной, как и богатство. Глория подозревала, что все невольно сравнивали ее с матерью, и прекрасно понимала, что сравнение было отнюдь не в ее пользу. Глория носила фамилию де ла Форс только потому, что после смерти Симона ее взяла Ариан. Право Глории на состояние Симона было таким же сомнительным, как и право на это имя. Она не раз пыталась выяснить у матери ее девичью фамилию, пока Ариан раз не обмолвилась, что на самом деле она не де ла Форс, а Соса. Это была весьма распространенная португальская фамилия – во всяком случае, достаточно распространенная, чтобы по ней нельзя было найти никаких концов. Еще более скупой Ариан была на сведения об отце Глории: по ее словам, в один прекрасный день этот человек просто ушел, и больше она никогда его не видела и не получала от него никаких известий.

Глория потянулась под пуховым одеялом. Она наслаждалась ощущением тепла, чистоты и мягкости постельного белья, ласкавшего кожу. Тело значило для Глории очень много: оно льстило ее самолюбию, было инструментом, доставлявшим ей плотские удовольствия, и оружием, которое она использовала против матери. Благодаря напряженным тренировкам и собственному упорству Глория сумела превратить свою довольно невыразительную фигуру в почти идеальную. Это потребовало, помимо всего прочего, огромного количества времени и денег, но у нее не было недостатка ни в том, ни в другом.

Задолго до того, как тело стало предметом ее гордости, Глория открыла для себя ни с чем не сравнимое удовольствие физической близости с представителями сильного пола – особенно с мужчинами куда более зрелого возраста, чем она сама. Удовольствие стало еще более острым, когда она обнаружила, что матери неприятна ее необузданная сексуальность и что особенно Ариан расстраивает то, что в свои любовные забавы Глория нередко вовлекает обслуживающий персонал. Открытие это Глория сделала в возрасте четырнадцати лет, когда Нана застала ее в помещении бассейна с одним из садовников.