— Хорошо, госпожа баронесса. С вами приятно работать.

— Сделайте так, чтобы вам было еще приятнее, — не дайте убить меня и капитана Уэллса, иначе вам не видать второй части суммы, — обрывает Мишель.

— Не беспокойтесь, госпожа…

— Далее: одежду мне и господину Уэллсу. Немедленно. Я не могу ходить в этих тряпках. Найдите нам другой номер.

— Хорошо, госпожа баронесса. Владелец выказывает озабоченность вашим присутствием в его отеле и связанными с этим неудобствами. Постояльцы спешно покидают отель, зданию и оборудованию нанесен существенный урон.

— Передайте ему дословно: когда он закончит ремонт и даст соответствующую рекламу, желающие жить в отеле, в котором было произведено покушение на баронессу Радецки и капитана Уэллса, будут записываться сюда за месяц. Передайте: так и быть, я не буду выставлять финансовых и иных претензий за использование своего имени. И еще: я оплачу весь этаж на время своего пребывания здесь.

— Понял вас, госпожа баронесса. Передам в точности. В течение получаса попрошу вас побыть в этих стенах. Других неповрежденных помещений в номере не осталось.

И мы снова остаемся вдвоем. Мишель усаживается на шикарную скамью из подогретого мрамора. Вытягивает ноги.

— Знаешь что?

— Да, Мишель?

— Ты похож на пугало. Не мешало бы тебе хорошенько вымыться. Раздевайся, я отвернусь.

— Ладно, — послушно отвечаю я, с удовольствием сбрасывая мокрые тряпки. Отвернусь. Ха! В этой чертовой зеркальной ванной куда не отвернись, все как на ладони.

— Если хочешь, я потру тебе спину.

— Не нужно, я сам. Спасибо, что предложила, — и я погружаюсь в душистую воду. Упругие струи тут же набрасываются на мое уставшее тело. Мишель сидит рядом и ласково теребит мне мокрые волосы. Странное чувство исходит от нее. Оно приводит меня в смущение. Мы молчим, потому что не знаем, что сказать друг другу. А я, к тому же, еще и боюсь испортить своим неуклюжим языком эту нечаянную близость.

— Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов, — вмешивается в идиллию Триста двадцатый.

— Вот заладил! Тебе заняться нечем? — парирую я. — Не мешай, а? Отдохнул бы, что ли.

— Мне не требуется отдых.

— Тогда просто помолчи, ладно? Мне так хорошо сейчас, что я готов еще кого-нибудь убить.

— Нет, вы посмотрите на него! Он готов убить! Уж кто бы говорил! Все-все. Умолкаю…

В ожидании транспорта нас переводят в другой люкс, окна в котором закрыты наскоро прикрепленными листами из многослойной брони, а вокруг входных дверей уложены мешки, наполненные армейской пеной для строительства полевых укреплений. Номер теперь больше напоминает огневую точку с эшелонированной обороной — сигнальные датчики через каждые несколько метров, а в холле установлена легкая автоматическая турель. Не слишком приятные чувства просыпаются, когда ее сканер нацеливается на тебя и долгую секунду машина решает, достоин ли ты очереди. Из-за этого я даже в туалет стараюсь бегать пореже, хотя после пережитого хочется туда, как назло, все чаще и чаще. Десяток вооруженных автоматическим оружием охранников постоянно находятся внутри. Еще столько же — на внешних подступах — блокируют этаж. Вторая турель контролирует коридор у неработающих лифтов. Агентство Бора развернулось не на шутку. Еще бы: не каждый день подворачивается клиент, способный заплатить пару миллионов за свою безопасность.

— Кажется, наши приключения затянутся надолго, — говорит Мишель устало. Мы так и не поспали сегодня как следует. Тени залегли у ее глаз. Вот странность — так она кажется мне еще красивее. Более живой. Настоящей. Желанной, наконец. Какая-то томная беззащитность сквозит во всех ее плавных движениях. Мне стыдно, что в голову лезут всякие глупости, но я думаю: как было бы здорово поцеловать сейчас эти восхитительно припухшие губы без следов помады. Прикоснуться языком к нежному пушку ее щеки. Положить руки на бедра. Зарыться носом в копну рыжеватых волос… Дьявольщина! Я старательно отвожу взгляд в сторону. Вот беда — смотреть-то и некуда в закупоренной наглухо комнате. Только друг на друга, да еще в надоевший до оскомины визор, по которому, вперемежку с сериалами и сообщениями о катастрофах, вовсю смакуют наши ночные приключения. В воздухе, под захлебывающийся от восторга говорок комментатора — как же, такая сенсация, ешь, пока не остыло — крутятся кадры перестрелок, горящих полицейских машин; таскают носилки с торчащими из-под простыней ногами трупов, бегают вооруженные до зубов люди, какие-то чины громко заверяют, что они чего-то решительно не допустят и пусть те, кто на это рассчитывает, не думают, что нас можно запугать; другие влезают на трибуны и вопиют об ужасающей коррупции, царящей в полиции; на другом канале им противоречат ораторы, торжественно и возвышенно повествующие о героической гибели блюстителей порядка, не допустивших и остановивших, вот только ребят этих выдают в спешке оставленные на ногах форменные ботинки, да еще полное непонимание предмета обсуждения — в наспех прочитанной перед эфиром бумажке было только несколько общих фраз с требованием больше не допустить и почтить память.

— Наверное, тебе не привыкать к переделкам? — говорю я. — Жизнь у тебя насыщенная.

— Это да. Насыщенная. Грех жаловаться. Правда, такой сюжетец — в первый раз.

— И как тебе?

— Ничего. Приятно будет вспомнить. Здорово обновляет кровь, — губы Мишель трогает ироничная улыбка.

— Точно. Вспоминать приключения, в которых тебя чуть не убили, весело. По себе знаю. Одна беда — встревать в эти приключения не очень охота. Прихлопнуть могут.

— Да. Тогда особо не повспоминаешь, — грустно соглашается Мишель.

— Извини. Я вроде как поддержать тебя хотел. Опять не вышло, — я кляну себя на сто рядов. Мой язык иногда молотит раньше, чем заторможенные мозги включиться успевают. Наверное, так и отличают нормального человека от дурачка.

— Я поняла. Все хорошо, — улыбается она. В свою очередь, пытается вселить уверенность в меня: — Действительно хорошо. Мы ведь живы. Скоро переедем в другой дом. Потом дед пришлет транспорт, и мы улетим с этой сумасшедшей планеты.

— Ага, — легко говорю я и киваю. — Вот только жаль, что ребят обнадежил. Так хотелось оторваться с ними. На всю катушку. Я не знал, что это дело так затягивает.

— Ничего. Джек выплатит им неустойку. Он своего не упустит, не волнуйся. И ребят твоих не обидит.

— Наверное, — с некоторым сомнением соглашаюсь я. — А знаешь что?

— Что?

— Ты говорила, я там заработал что-то на том концерте.

— Ну да. Я бы сказала: очень неплохо заработал. Не считая рекламных контрактов — около двухсот пятидесяти тысяч.

— Круто. Это много?

— Многие за всю жизнь зарабатывают меньше, и все равно считают себя успешными людьми.

— А ты не можешь сделать так, чтобы эти деньги между парнями разделили? Ну, и между девушками тоже. Всем поровну. Так можно?

— Зачем тебе это, Юджин? Это твои деньги. Ты их заработал. Музыканты тоже не останутся нищими. В контрактах есть соответствующие пункты, я проверяла.

— Понимаешь, вот разъедутся они кто куда. И не будет группы. Группа — это на самом деле живой организм. А с этими деньгами — вдруг ребята решат остаться вместе? Будут ломать блюз. Получать кайф. Забудут про эту свою новую волну. Есть в этой музыке что-то светлое. Может быть, кто-то еще от них заразится. Было бы здорово. Распорядись, а?

Мишель внимательно смотрит на меня.

— Никак не могу в тебе разобраться. Иногда мне кажется: ты просто вид делаешь, что немного не в себе. На самом деле, ты просто видишь мир не так как все, верно? Вот сейчас — нас с тобой прихлопнуть могут в любой момент, а ты заботишься о том, чтобы твоя любимая музыка не была забыта.

— А что в этом плохого? О чем еще стоит заботиться, Мишель? Что мы оставим после себя? Сплетни? Повод для рекламы? Не так уж это и плохо, если кто-нибудь услышит, как ребята лабают. Может быть, даже и задумается на минутку.