— Сами знаете, шериф: у нас тут всякая живность водится. И Розовые пасти, и акулы и даже крапчатые медузы. Наш сторож не виноват в том, что эта шпана под ноги не смотрит. Придурок бы еще руку в чан с муренами сунул.

— Я понимаю, — улыбнулся шериф — невзрачный мужчина среднего роста и с большим револьвером в открытой кобуре.

И мой авторитет среди рыбаков стал непререкаемым. Настолько, что Мишель спокойно могла расхаживать по территории артели, без риска, чтобы кто-нибудь из распаленных жаждой определенного рода мужиков прижмет ее где-нибудь в темном уголке — с женщинами на острове было не просто туго, а очень туго. Несколько девиц в поселковом борделе — не в счет. Да и дороги они были. А рыбаки — ребята небогатые. На одной рыбе, что покупают в поселке, сильно не разживешься. Цены в местных лавках такие, что сразу отбивают охоту к покупкам. Сюда ведь едут всего на несколько месяцев. Кто немного заработать, вкалывая на компанию, а кто — в надежде добыть одну-две «черных слезы». Хотя о таких удачных случаях тут давно не слыхали. Головоноги быстро смекают, что к чему. И незадачливые добытчики с примитивным оборудованием однажды просто исчезают в море. Никто их не ищет. Тут вообще никому ни до кого нет дела.

Может быть, необычная вежливость голодных мужиков, не верящих ни в бога, ни в черта, возникла после того, как я однажды подошел к дюжему парню, который откровенно пялился на ягодицы Мишель. И сказал вежливо, что если даже не узнаю, а просто если до меня отдаленный слух дойдет, то я этому ухарю отрежу яйца. А всем, кто рядом был, и не вмешался — выпущу кишки. И попросил Триста двадцатого на пять секунд перейти в боевой режим. И потом, когда все посмотрели на измятый моими кулаками стальной чан, все согласились: эта женщина — моя. И никто даже в ее сторону смотреть не будет. А в остальном парни эти были неплохие. Даже иногда, после особо богатого улова, угощали меня выпивкой.

Вот только мы с Мишель почти не разговаривали. Будто и вправду во сне жили. Боялись мы с ней говорить, потому как мне нечего ей ответить. Нет у нас больше никакого будущего. Система нас потеряла — факт. Но вот надолго ли — не знаю. И что делать теперь — ума не приложу. Идиотские мысли о ловле «черных слез» меня больше не посещали. Головоноги — страшные по силе и сообразительности хищники, — нападали даже на бронированные батискафы компании и частенько топили их, срезая своими боросодержащими кромками панцирей гребные винты или заклепки с корпуса. Борта обычных судов они вскрывали почище консервных ножей. И глотали тех, кто решил спастись вплавь. Попросту говоря, я тянул время. Сам не знаю зачем. И с каждым днем ощущал, как все больше растет отчуждение между мной и Мишель.

Каждую ночь, кутаясь в длинный дождевик, я бродил по территории, вооружившись багром и фонарем. А под утро, когда сквозь плотный туман начинало проглядывать солнце, я возвращался в сторожку. И каждую ночь под утро Мишель отдавалась мне с неистовой страстью. Не произнося ни слова, с какой-то жадностью, граничащей с безумием. Словно выражала все, что мы не могли сказать друг другу. И чем изощренней становились наши утехи, тем более далеким от нее я себя чувствовал. А днем, когда я отсыпался, она усаживалась на берегу, устроив себе скамейку из перевернутой рассохшейся лодки, и часами смотрела на океан. Пока я не звал ее помочь мне с обедом. И еще она больше не говорила мне о любви.

И эта пытка отчуждением продолжалось до тех пор, пока к нам в гости не заявился симпатяга Джек с волосами цвета соломы. А потом все стало совсем плохо.

— Привет, Серж! — говорит улыбающийся Джек, и показывает мне большущую пузатую бутылку. — Гостя примешь?

— Конечно. У нас как раз обед на подходе. Входи, — я распахиваю двери в сторожку.

— Кати, у нас гость.

— Привет, крошка!

— Привет, красавчик, — отвечает Мишель. Вытирает руки и здоровается с Джеком за руку. Неожиданно улыбается. Я удивлен: несколько дней не видел ее улыбку. — Пообедаешь с нами?

— С удовольствием! Я как раз из рейса. Такую дрянь под водой приходиться есть — с ума сойдешь! Сплошные протертые питательные кашицы. Бр-р-р-р!

— У нас есть чем тебя угостить. Благодаря Юджину. То есть Сержу, — торопливо поправляется она.

— А я вот зашел посмотреть, как вы тут устроились.

Мишель на лету импровизирует, сооружает нечто похожее на праздничный стол, накрыв наш колченогий кухонный столик чистым полотенцем вместо скатерти и красиво расставив тарелки, оставшиеся от прежних хозяев домика. И мы едим печеного кальмара, запивая его плохоньким бренди, что принес Джек. А потом угощаемся свежими устрицами. Вливаем в себя по чашке ухи из акульих плавников. И на десерт съедаем по пучку вымоченных в сахаре и высушенных красных водорослей. За едой Мишель болтает с Джеком о пустяках, стараясь не затрагивать свою биографию. Он рассказывает, как попал на остров. Как его прежняя низкооплачиваемая работа пилотом батискафа в спасательной службе на какой-то имперской планете, неожиданно оказалась здесь прибыльным делом. Хвастается, что компания платит ему целый процент комиссионных от стоимости улова «Черных слез». При том, что «черные слезы» стоят от пяти миллионов штука, набегает довольно круглая сумма. Правда, не в каждом рейсе удается поймать жемчужину, но иногда сильно везет. Например, в тот день, когда он подобрал нас, он поймал целых две и очень крупных.

— Жаль только, долго тут нельзя работать, — грустно говорит захмелевший Джек.

— Почему? — живо интересуется Мишель. Она вообще слушает Джека предельно внимательно.

— Потому, крошка, что эти твари не дают ловцам жить слишком долго, — отвечает он. — Давайте выпьем!

— За что? — спрашиваю я.

— За твою Кати. За самую прекрасную женщину на свете!

У Мишель розовеют щеки. Не нравятся мне откровенные взгляды Джека. Еще немного, и он, кажется, совсем голову потеряет. А мне очень не хочется сломать челюсть нашему спасителю.

Мы пьем. Чтобы увести разговор в сторону, я интересуюсь процессом ловли «черных слез». Мишель незаметно подмигивает мне. Что она задумала? Но Джек, распаленный соседством с красивой женщиной, ничего не замечает. Он в подробностях живописует о том, как компания заколачивает свои миллионы кредитов ежедневно. Мишель незаметно подливает ему бренди, не давая пустеть его стакану. Вскоре язык Джека начинает заплетаться. Тем не менее, мы узнаем много интересного. Оказывается, головоноги Адамса по природе — цикличные гермафродиты. И «черные слезы» никакие не жемчужины. Это неоплодотворенные яйца, своего рода икринки головоногов, которые они сбрасывают в период брачной игры для выведения излишков бора из организма, чтобы у настоящих икринок оказались тонкие мягкие стенки. Ловить головоногов сетями бесполезно — они не размножаются в неволе, да и любую, даже металлическую сеть они режут с легкостью. Заодно с теми кораблями, что оказываются поблизости. Разные способы лова не дают эффекта — головоноги очень умны и мстительны. Когда-то «черные слезы» добывали аквалангисты. Находя место брачных игр чудищ, они ныряли и как можно более глубоко подплывали под резвящихся моллюсков в надежде увидеть, как мимо них на дно опускается маленькое черное зернышко. Смертность среди отчаянных смельчаков была колоссальной — головоноги убивали их безжалостно. Со временем коммерсанты нашли приемлемый способ добычи. Теперь дело было поставлено на поток. С воздуха патрульный самолет компании засекал место игрищ и передавал координаты одному из ближайших батискафов. Тот шел к району добычи на глубине, теоретически недоступной головоногам — три-четыре километра и раскидывал горизонтальные сети, с которых потом и собирали жемчуг. Иногда таким способом удавалось поймать сразу несколько камушков. Или катышков, как их называл Джек. Чаще всего — не удавалось поймать ничего. Батискаф или опаздывал к месту любовной схватки, или шум его двигателей заставлял осторожных тварей ретироваться. А иногда зверушки, одержимые яростью от того, что их прелюдию грубо прервали, ныряли на недоступную для них глубину и больше никто не видел ни пилота, ни его батискафа. Глубины в океане Вагатор достигают местами двадцати километров, а дно — сплошные расщелины. Можно линкор спрятать, и никто не найдет.