— Здорово, чувак! — радуется он.

— Здорово, — отвечаю я. — Когда снова в Восьмой ангар?

— Не знаю точно. Через пару дней, кажется. Надоело мерзнуть до смерти, — жалуется он.

— Да. Собачья работа, — соглашаюсь я.

— У Пятницы барахлит правый передний привод. Представляешь, какая-то сволочь трахнула его палкой! Он таких денег стоит!

— Ты же знаешь: тут сплошные отбросы, не люди, — говорю ему успокаивающе.

— Точно. Будешь в машинном — забегай. Пропустим по стаканчику.

— Заметано.

В ангаре ничего не изменилось. Техники деловито мельтешат, готовя мой самолет. Пахнет озоном и морозом. Кислит во рту — где-то утечка топлива. Охрана остается у входа.

— Отойди-ка, парень, — говорит моему механику откуда-то взявшийся Ченг. — Это мой клиент. Я сам его обслужу.

И он протягивает мне распахнутый летный скафандр. Его тесные объятия так привычны, словно влез во вторую кожу.

— Все как раньше, сэр! — говорит Ченг, улыбаясь.

— Точно.

Ченг отгибает расстегнутый клапан своего комбинезона. Я вижу рукоятку боевого ножа, что торчит у него за поясом. Я понимающе киваю.

— Я распоряжусь — пусть подвесят парочку ракет. И дополнительный сухпай заброшу. Магазины для пистолета я сунул вместо воды. На первое время хватит. Заправки к аптечке в боковых карманах. Передавайте там привет от меня.

— Ладно. Нравится работа?

— Привык, — пожимает он плечами.

Ложемент охватывает плечи. Опускаю стекло шлема. Закрываю глаза. Представляю полоску моря под собой. Слияние. Я стою на коротких ногах-шасси, втянув короткие крылья-руки, в нос мой продето крепление тягача. И вот стыки палубы приходят в движение, мягко подталкивая меня в ноги. Я дрожу от нетерпения. Я жду толчка катапульты. Жду, когда бездонный мир распахнется передо мной.

— Капитан Уэллс, номер 93/222/384, командный статус подтвержден. Приветствую на борту, командир, — шепчет внутри спокойный голос…

Я-самолет падаю в атмосферу, вытянув перед собой длинные факелы из основных двигателей. Я впитываю черноту пространства. Осмысливаю и прогнозирую поведение сотен объектов — звезд, космического мусора на орбите, спутников навигации. Вслушиваюсь в десятки радиопереговоров. Принимаю данные о погоде в районе предполагаемой посадки, о перемещениях воздушных масс по курсу следования. Контролирую расход топлива, температуру наружной обшивки, скорость спуска, углы крена, тангажа, и еще чертову прорву показателей. Неосознанно вношу поправки, шевелю конечностью маневрового двигателя, выдерживая курс. Мои датчики — чуткие ноздри, жадно распахнутые навстречу утреннему ветерку. Ветер приносит с собой миллионы образов. Полупрозрачные образы-доклады сменяют друг друга, возникают на миг и тут же растворяются, смытые следующей картинкой. В последний раз. Этот ветер — в последний раз. И я дышу этим ветром, и не испытываю страха смерти. Стараюсь запомнить последние мгновения прошлой жизни. Сделать так, чтобы воспоминания о них были четкими и осязаемыми. Я надеюсь, мне удастся сохранить их. Ты поможешь мне, Триста двадцатый? Молчание. Никак не могу привыкнуть к тому, что я теперь один.

Еще я думаю о том, что весь этот чертов мир — огромный корабль любви. А мы все — пассажиры на нем. Причем, по большей части, летим третьим классом. И каждый день, играя в любовь напоказ, мы отказываемся понять, что же это такое на самом деле. Иногда нам требуется всего ничего — просто открыть глаза и повнимательнее осмотреться. Чтобы заметить, что с нами что-то не так. Остановиться на мгновенье. Плюнуть на ежедневную муравьиную суету. Почувствовать, чем дышим. Посмотреть друг другу в глаза. Оказывается, все, что нам так необходимо, совсем рядом. Теплое дыхание близкого человека. Помощь, которой не ждешь. Нежность, от которой захватывает дух. Просто мы не хотим этого замечать. Или стесняемся.

Система изменила нас. Вытравила из нас душу. Быть одушевленным теперь — признак твоей слабости. Видеть в любви не только кувыркание на смятых простынях — непозволительная глупость, вызывающая смех и недоумение у более успешных и продвинутых. Ты словно говоришь всем: я живой. И сам стесняешься сказанного. Так уж вышло — мы стали холодны, расчетливы и циничны. Нас укутали в броню. Броню из правил и условностей. Сплав из законов и политкорректности.

Нас научили гасить свою страсть к жизни так искусно, точно у каждого внутри завелось по маленькому боевому роботу. Хотя нет. Боевой робот умеет не только убивать. Он свободен от налета нашей цивилизации. Не обучен мыть руки перед едой и не знает, что приятного сказать красивой женщине перед тем, как уронить ее в койку. Его действия — следствие его решений. Ясных и четких. Он умеет любить так же бесхитростно и преданно, как и разрушать. И отдается этому чувству не менее увлеченно, чем стрельбе. Не стесняясь говорить то, что думает. Потому что не боится быть увлеченным и откровенным. Быть живым для него — не недостаток. Высшее счастье. И еще — он никогда не стреляет без крайней необходимости. А начав драку — доводит ее до конца. Я даже вот как думаю: будь внутри у каждого из нас по боевому роботу — мир враз стал бы другим. И Система никогда не смогла бы взять верх над нами. Представляю, как было бы здорово однажды — щелк! — и заменить нас на эти простые и бесхитростные существа. Стереть с вежливых лиц радостные улыбки, за которыми нет радости. Смыть с душ торопливое желание помочь, потому что так принято. Выключить надоевший до оскомины лейтмотив «это не мое дело». Забыть про ложь и подозрительность. Снова стать теми, кем нас создала природа. Существами, способными любить. Так я думаю. Ну а я — сами знаете кто. Мысли мои похожи на мельтешение термитов в темноте. Так что вы не обращайте внимания на мою болтовню.

И еще я тоскую по Триста двадцатому. Этот язвительный зануда стал моей частью. Что бы там с ним не сотворили. И сейчас мне кажется, будто я потерял лучшего друга на свете. Который не предавал меня, несмотря ни на какие предназначения. Может быть даже, я потерял самого себя.

— Будущее Земли — Красному Волку.

— Да брось ты этот маскарад, Милан! Говори по-человечески.

— Как скажешь, чувак. Пора возвращаться. Порезвились, и хватит, — Милан лениво растягивает слова. За десятки тысяч километров я чувствую его спокойную улыбку.

Я отключаю канал управления. На всякий случай. Корректирую снос. Черная клубящаяся муть снизу все больше заслоняет кормовые экраны. Голос Милана бьется внутри.

— Юджин, не дури. Давай назад. Что ты там рассчитываешь найти? Внизу все так же, как и здесь. Только воздух испорчен. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Мне вдруг становится интересно.

— Кто это сказал?

— Что именно?

— Про реку.

— Это? — в голосе Милана растерянность. — Какой-то парень по имени Гераклит.

— А он тоже у вас работает?

Напряженная пауза. Пелена облаков все ближе.

— Этого нет в базе, — наконец, отзывается Милан. — Нет, пожалуй.

— А где?

— Наверное, где-нибудь у конкурентов. Недостаточно данных.

Я-человек разочарованно вздыхаю. Милан у своего пульта — тоже.

— Перехват управления, — докладывает самолет.

Не может быть! Я же отключил канал внешнего управления!

— Отмена команды! Продолжать снижение! — беззвучно кричу я.

— Приоритет внешней команды выше приоритета пилота. Отключаю командный интерфейс.

— Подожди!

Крик мой гулко отдается в ушах — я просто кричу себе под нос, в стекло шлема. Я вырван из окружающего космоса, выдран с мясом, как сгоревший провод. Вокруг темнота, едва разбавленная свечением тусклых индикаторов. Я чувствую, как машина увеличивает тягу, безжалостно сжигая топливо. Покряхтывает гравикомпенсатор, борясь с перегрузкой. Дрянная система — мне все равно трудно дышать. Последний мой бастион рассыпается под ногами. Мое путешествие подходит к концу. Я покорно лежу — плотно упакованный сверток горячей протоплазмы, жду, когда утихнет дрожь ложемента. Когда накатит сначала невесомость, а потом легкая тошнота. Пара мгновений тошноты означает переход в поле гравитации базы. Старой списанной развалины со странным названием «Будущее Земли».