Я кивнул.

Флетчер спросила:

— Что следует за страхом? Я немного подумал.

— Бегство?

— Давайте представим, что вам некуда убежать от того, чего вы боитесь. Что происходит?

— М-м… Я начинаю злиться?

— Вы спрашиваете или отвечаете? Какое чувство вы начинаете испытывать, когда испугавший вас не уходит?

— Гнев.

— Верно. На смену страху приходит гнев. Как он проявляется?

Я оскалился и зарычал. Флетчер улыбнулась:

— Правильно. Вы начинаете пугать в свою очередь. Сначала ощериваетесь, рычите и строите страшные гримасы. Если это не помогает, начинаете кричать и визжать. А если и этого недостаточно, швыряете кокосовые орехи. Иными словами, разыгрываете целый спектакль. Так ведут себя все обезьяны. Вы поступаете так, когда возникает угроза вашему существованию или чему-либо, что вы отождествляете со своей личностью или считаете частью своей личности. Таковы составные части этого механизма. Если вам удалось испугать противника и он уходит — значит, механизм сработал. Вы остались живы. В самом худшем случае придется вступить в драку, но, как правило, хорошей вспышки гнева вполне достаточно, чтобы предотвратить стычку. Вот такие дела. Я рассказала достаточно, чтобы теперь вы могли разбираться в современной международной обстановке.

Она дала мне время оценить шутку, потом продолжила:

— Все это прекрасно получается у обезьян, Джеймс. Может, даже сработает и в человеческом обществе, хотя я сомневаюсь. Но уж точно не выйдет с червями, запомните. Некоторые из нас, преодолев страх, начинают демонстрировать хторрам свою ярость, что приводит к фатальным последствиям. Когда убежать нельзя, наступает следующая стадия — ярость.

— Я знаю. Видел это…

— Не отвлекайтесь. Скажите, что такое ярость?

— Ярость — спусковой механизм драки.

— Правильно. Но мы знаем, что драться с червями нельзя, не так ли? Они доказали, что победить их невозможно. Что тогда происходит?

— Э-э…

— Что приходит на смену ярости, Джеймс?.

— Не знаю…

— Ну, шевелите мозгами. Что почувствует человек, если заставить его заниматься целую неделю одним и тем же?

— Не знаю, как вы, а я смертельно устану.

— Верно. Наступает безразличие. — Флетчер удовлетворенно кивнула. — Представьте, что вы неистовствовали и израсходовали все силы, однако то, чего вы сначала испугались, а потом начали пугать, сидит как ни в чем не бывало, скалит зубы и ухмыляется. Вот тогда приходит усталость. Мы называем это фрустрацией. Но теперь, когда ярость растрачена, у вас появляется возможность по-настоящему заинтересоваться, что это за штука так вас напугала. Вот как работает механизм: пока вас не отпустит страх, места для любопытства нет, правильно?

— Правильно.

— Этим механизмом можно управлять, Джеймс, но остановить его никто не в силах. Ну а теперь скажите, зачем, по-вашему, я рассказала об этом?

— Чтобы я мог… э-э… Ну, ведь речь идет об установлении контакта, и нельзя, чтобы обезьяньи реакции испортили все дело. Я не ошибся?

Я ухмыльнулся, зная, что угадал.

— Нет, — улыбнулась в ответ Флетчер. — Я хочу, чтобы вы оставили страх, ярость и равнодушие за границами круга. Но что в таком случае вы будете делать?

Я пожал плечами:

— Ничего, наверное.

— Не ленитесь думать. Что вы можете сделать, избавившись от обезьяньих реакций?

Я снова пожал плечами:

— Начну развлекаться.

— Абсолютно верно. Когда обезьянам ничто не мешает, им остается только это. И начинаются игры: бизнес, женитьба, заседание Конгресса — что угодно. Сложные игры сложно устроенных обезьян. Итак… Теперь вы понимаете, что должны сделать, оказавшись там?

— Придумать игру для обезьян и кроликособак.

— Значит, поняли. Это, и только это. Если вам понравится играть вместе, то контакт возникнет сам собой.

— Да, я понимаю. Честное слово, понимаю. — Меня восхитило, что все оказалось так просто. — Я должен оставить дома ружье, армейские замашки и даже исследовательский интерес. Должен пойти туда просто-напросто как обезьяна, которой хочется поиграть, так?

— Примите мои поздравления. — Флетчер просияла и пожала мне руку. — Как главный медицинский эксперт операции признаю вас годным к выполнению задания. Вы — лучший шимпанзе армии Соединенных Штатов.

Она вручила мне банан.

— Только банан? — изумился я. — А как насчет самки?

— Это, Джеймс, проходят на старших курсах.

Завершающее собрание членов экспедиции началось в 18.00.

Полковник Тирелли, доктор Флетчер, доктор Ларсон, еще три научных сотрудника, которых я не знал, две женщины из съемочной группы, пять наблюдателей, три эксперта, непосредственно участвующие в операции, шесть пилотов, два программиста, два оператора «пауков» и команда огневой поддержки. Целая толпа!

Дел было немного — даже доктор Флетчер согласилась с этим. Мы познакомились с прогнозом погоды, сузили круг мест возможной высадки — окончательный выбор сделаем завтра утром, — а потом всем предложили задавать вопросы. Вопросов тоже было мало.

После этого полковник Тирелли спросила, не раздумал ли кто-нибудь участвовать в операции. Все строго добровольно, и, если кто-то желает выйти из игры, он должен сделать это либо прямо сейчас, либо конфиденциально обратиться к Тирелли после совещания.

— У вас есть время, — она взглянула на часы, — до 21.00. Заверяю вас, что люди в запасе есть, поэтому не считайте себя обязанными участвовать в операции. Будет опасно. Хорошенько все взвесьте. Если я ничего не услышу до девяти часов, значит, вы решили окончательно и бесповоротно. Всем понятно?

Все закивали.

— Ну, тогда, похоже, все. Хотите что-нибудь добавить? Никто не хотел.

— Отлично. Спасибо и спокойной ночи! Плотно пообедайте, пораньше ложитесь и хорошенько выспитесь!

Большинство направились к выходу, а я подошел к председательскому столу. Полковник Тирелли о чем-то тихо беседовала с двумя пилотами. Как воспитанный человек, я отошел в сторонку и подождал. Закончив, Лиз подняла голову и увидела меня.

— Что у вас, Маккарти?

— Могу я поговорить с вами конфиденциально? Ее глаза затуманились.

— Вы решили отказаться?

— Нет! Просто мне…

— Если это не касается завтрашней операции…

— Это касается того, что может повлиять на завтрашнюю операцию.

Я изо всех сил старался придать тону многозначительность.

— Гм. Подождите минутку. — Она передала блокнот одному из адъютантов и провела меня в пустой кабинет. Закрыв дверь, она оперлась о стол, сохранив между нами довольно большую дистанцию.

— Ну, что у вас? — спросила она с вежливым, но чертовски холодным выражением лица.

Я почувствовал, что краснею.

— Мне… Я по личному делу, но для меня оно действительно важно. Что происходит?

Она удивленно заморгала, не сообразив, о чем я говорю.

— Я вас не понимаю.

— Мы назначили встречу, помните? Вы, я и самый большой омар Западного побережья. Я про разговор там, в вертушке… И теперь я не знаю, говорили вы серьезно или… у вас случайно вырвалось?

Лиз заметила чернильное пятнышко на руке и стерла его большим пальцем. Не глядя на меня, она процедила:

— Что я люблю, так это конкретные вопросы. — Она сунула руки в карманы и посмотрела на меня. — Послушайте, Маккарти, все, что я сказала в вертушке, — правда. Вы очень милы и, вероятно, хороши в постели. К тому же вы лейтенант, а у лейтенантов, насколько мне известно, постоянная эрекция. Иногда это удобно, но в основном — нет. Ваша беда в том, что вы думаете не тем органом. Пожалуйста, не надо. Он создан для другого.