— О! — снова воскликнул я, не зная, принимать мне это или нет.

— Я понимаю, — заметил доктор Дэвидсон. — Ты сомневаешься, можно ли согласиться с подобным определением. Это обычная реакция — поспорить и даже оказаться правым, но не надо доказывать свою правоту, Джим. Просто посмотри и постарайся понять, как это можно применить с пользой для себя в сложившихся обстоятельствах. Договорились?

— Хорошо, — сказал я. — Попробую.

— Отлично. Спасибо. — В голосе доктора Дэвидсона послышалось удовлетворение, словно он добился чего-то важного. — Ну а теперь позволь познакомить тебя с последней парочкой аргументов. Язык — концентрированное выражение мыслей, так?

Я кивнул:

— Это аргумент с бородой.

— Кто ясно мыслит, тот ясно излагает, так?

— Конечно.

— Хорошо. Значит, все, что способствует усовершенствованию способностей к общению, одновременно помогает самоисцелению, причем немедленному, как ты и настаиваешь. Например, наша беседа.

— Пока я не чувствую никакого исцеления.

— Я не закончил, — спокойно заметил доктор Дэвидсон. В его голосе мне послышалась усмешка.

Расцепив руки, я откинулся на спинку кресла. Что ж, мы тоже умеем играть в такие игры.

— Конечно, но до сих пор мы занимались только разговорами. Это меня успокаивает, но все остальное в мире — поперек горла.

— Разумеется, коль скоро ты здесь.

— А?

— Ты никогда не замечал, что все беседы, в которых ты участвуешь, имеют нечто общее?

— Что именно?

— То, почему ты здесь. Ты никогда не соглашаешься ни с кем, не так ли?

— Это нечестный прием…

— Разве я обещал быть честным? Но это правда, не так ли? Какой доход ты получаешь от всех этих разговоров, Джим?

— Не понял…

— Ты получаешь прибыль. Коммуникационный канал должен приносить прибыль, иначе ты прекратишь его питание. Знаешь, почему ненормальный вкладывает так много энергии в неверные действия? Да только потому, что они дают отдачу, которую он может распознать. Плохой доход лучше, чем никакого. Разве ты никогда не играл в рулетку? Ненормальные раздражают окружающих по той же причине — они не отходят в сторону после выигрыша. Они просто не понимают, что выиграли, и требуют продолжения игры ради проигрыша, пристают ко всем и вся, пока не добьются своего. Насколько человек ненормален, можно выяснить только одним способом — оценить, насколько ставка соответствует затеянной им игре. Ради чего ты играешь, Джим? Это и будет ответом, сумасшедший ты или нет.

— Будьте вы прокляты!

— Вполне адекватный ответ, — невозмутимо заметил доктор Дэвидсон.

— И ваша медицина тоже.

— Но ты не ответил на вопрос. Какова твоя ставка?

— Черт вас возьми! Да кто вы такой? Что вы прячетесь за занавеской? Кто назначил вас богом?

— Сядь, Джим. — Нет!

— Почему ты так обозлен на мать? Что она сделала?

— Мне ничего, черт побери, а моему отцу сделала! Она причинила ему боль! Она… не заботилась о нем! И сейчас не заботится! Она… — Я замолчал. — Вы — сукин сын и лезете не в свое дело.

— Нет, в свое, Джим. Ты обратился ко мне за помощью, а я просто показал, где твоя рана. Что ты теперь собираешься предпринять?

— Ничего.

— Звучит так же глупо, как и все, что ты говорил до сих пор. Кого ты наказываешь?

— Отношения с матерью, — процедил я, — это мое личное дело.

— У тебя нет никаких отношений с матерью.

— Может, я этого и добивался.

— Я так не думаю, Джим.

— А вас никто не спрашивает. Спасибо и на том.

За что я не люблю скользящие двери — так это за то, что ими нельзя хлопнуть.

Выскочив из комнаты, я вышел на улицу, зашел в аптеку и выложил сотню долларов за флакон «порошка грез».

Мысль была неплохая: отключиться на весь уик-энд — пока не придет время отправляться в стадо.

— Вот и все. Включаю ваш ошейник, — сказала Флетчер и, повернувшись к монитору на заднем сиденье джипа, набрала что-то на клавиатуре.

Ошейник запищал, причем довольно громко.

— Ну и как мое самочувствие? — поинтересовался я.

— Отлично, — ответила она. — И сердце и дыхание в норме. Дайте-ка я застегну.

Она шагнула ко мне, и что-то щелкнуло под моим подбородком.

Когда она отошла, я для проверки подергал ошейник. Он сидел крепко и работал. Теперь, пока меня не заберут отсюда, от него ни избавиться, ни выключить.

Мне показалось, что Флетчер что-то хочет сказать, но, когда я вопросительно взглянул на нее, она быстро опустила глаза на часы.

— Я отлично себя чувствую, — сообщил я.

— Мы немного поспорили с доктором Дэвидсоном, но я замечательно отдохнул.

— Я знаю. — Флетчер спокойно встретила мой взгляд. — Это не имеет никакого значения.

— Дану?

— А почему это должно иметь значение? Вы собрались в стадо. Разве нормальный человек имеет там какие-то преимущества?

— От всех я только и слышу, что лучше быть сумасшедшим… — Я оборвал себя на полуслове.

— Сами видите, — уклончиво пробормотала она.

— Вижу.

Каков вопрос, таков ответ.

— Вам пора.

Я глубоко вздохнул и стал разуваться.

Стадо уже собиралось на площади. День обещал быть жарким.

На мне остались шорты и майка. Не многовато ли? Я колебался, снять ли майку, потом снова взглянул на площадь. По сравнению с прошлым разом голых стало гораздо больше. Чтобы поменьше выделяться, я стянул майку и раздумывал, стоит ли расстаться с шортами.

Посмотрел на печальную Флетчер.

— С вами все в порядке?

— Да, — ответила она.

— Что-то не похоже. Она пожала плечами:

— Я задумалась. — О чем?

— Жалела, что у нас было так мало времени. Я взял ее руки в свои.

— У меня все будет отлично, — бодро заверил я.

— Еще бы. Не сомневаюсь.

— Да нет. Здесь. — Я постучал пальцем по лбу. — Я не растворюсь в стаде, обещаю.

Сжав мои руки, она вглядывалась мне в лицо.

— Лучше бы вам не ошибаться, иначе нога будет сломана.

— Помню.

Я снова взглянул на стадо. Нет, нудистов здесь хватает. Благопристойность победила, и я оставил шорты на себе. Пока, во всяком случае.

— Ну, — вздохнул я. — Пойду, пожалуй…

— Да, — согласилась Флетчер.

Неожиданно она обняла меня и притянула мое лицо к своему. Ее губная помада пахла розами, абрикосами и солнцем. Я смущенно высвободился. Ее поцелуй был, пожалуй, слишком крепким. Я быстро повернулся к стаду. Если не сделаю это сейчас, то не сделаю никогда.

Они были настолько грязны, что даже отсюда я чувствовал запах.

Я пошел вперед. Сухая трава колола ноги. Солнце жарило спину. Во рту пересохло.

На границе стада я остановился. И огляделся, сам не зная, что высматриваю. Наверное, какую-нибудь подсказку. Намек. Что-нибудь, что помогло бы найти правильную линию поведения.

На лужайке стояла компания молодых бычков. Двое лениво боролись. Кое-кто смотрел на меня. Я ощутил пустоту в животе.

Знакомое чувство. Я снова вернулся в тот далекий день, когда меня впервые привели в детский садик и я попал в душ с другими голыми мальчиками. И еще — когда впервые узнал девушку. И когда впервые увидел червя.

Чувство было такое, словно я вошел в комнату, полную незнакомых людей, и все они уставились на меня. Только здесь было еще хуже. Я даже не знал, кто сейчас передо мной — люди или животные.

С виду люди, по поведению приматы. Если я смогу вести себя как настоящий примат, они примут меня. Значит… Прежде всего надо выяснить, как ведут себя приматы.

— Беда в том, — тихонько сказал я себе, — что здесь никто не дает уроков.