– В поле.

– То есть?

– Отстрелял все.

– Зачем?

– Чтобы карман не тянули. Идти, товарищ лейтенант, тяжело было.

– Их сдать надо…

– Да как их теперь сдашь-то?

– В следующий раз вернете мне. Понятно? – переходя с "ты" на

"вы", потребовал офицер.

– С удовольствием.

– Отвечать надо: "Так точно". Вас, что Ханин не учили?

– Учили, товарищ лейтенант, учили. Год учили, а потом позвонили, и вот я тут.

– Вы мне ваньку-то не валяйте.

– Какого ваньку? – оглянулся я с глупым выражением лица.

– Того! – лейтенант сделал шаг и оказался лицом к лицу ко мне. Он был на голову выше меня, и мне пришлось задрать голову вверх, чтобы увидеть выражение его лица. – Охамел?!

– Так точно! – громко крикнул я в лицо взводного с придурковатым выражением лица.

– Что "так точно"?

– Вы же сказал, что надо ответить "так точно"!

– Ты тупой или где?

Отвечать на такой вопрос было бессмысленно, тем более что по выражению лица лейтенанта было видно, что палку я перегнул.

– Товарищ лейтенант, а мы когда обедать будем? – с ангельским выражением лица спросил я, "забыв" про заданный вопрос.

Гераничев взглянул на часы и отдал команду:

– Все в машину. Грузить быстро, а то на обед опоздаем.

Через полчаса мы приехали в часть.

– Ты зря так со взводным, – подошел ко мне Абдусаматов, который был наводчиком-оператором моего взвода. Хаким – низкорослый узбек из

Ташкента, солдат одного со мной призыва, обучался в третьей роте ковровской учебки и все время после окончания служил наводчиком-оператором в одной и той же роте. – Он же настучит.

– Куда он настучит? Кому?

– Ротному, комбату. Он на всех стучит.

– Он по должности не стучит, а докладывает.

– Ты сержант глупый, хоть и из Ленинграда. Вот ротный вызовет, тогда узнаешь, что он делает.

На следующий день рота опять заступала в наряд.

– Тут чего больше? Нарядов или уборки территории? – спросил я у

Тарамана.

– И того, и другого. Тебя Гераничев в караул забрал.

– Он меня, видимо, полюбил, как родного. Не женат, что ли?

– Женат. Ребенок имеется.

– Черт с ним.

– С ребенком?

– При чем тут ребенок? С Гераничевым. Кем ставит-то? Разводящим?

– Нет, помначкара… он же разводящий первого поста.

– Вот не было печали…

– А какая тебе разница помначкара или разводящим? Один хрен.

– Не скажи. Вот убьют начкара. А мне караул принимать придется.

– Да иди ты, – Стефанов выглядел озадаченным моей фразой. – Тут не стреляют. Хотя был случай.

– Какой?

– В прошлом году. Уволился один дембель. Уехал домой. А потом вернулся через месяц, на КПП кто-то из знакомых был. Его пустили в часть. Он подошел к часовому, который на дорожке в сторону "курсов" стоял. Они знакомые были. Ну, он часового ножом… и автомат забрал.

Продать хотел.

– Поймали?

– Поймали, но часовому-то с этого не легче.

– Ладно, пусть Гераничев в караулке сидит, нефига ему по дорожке по ночам шляться… да и автомат ему не дают. А то пальнет по кому с дуру…

– Ты болен? – участливо спросил Тараман. – Может, тебе лучше в наряд по роте?

– Шучу, я. Шучу.

– Караул строиться, – громкий голос лейтенанта чуть не срывался на крик. – "Строиться!"- была команда.

Солдаты, поправляя автоматы, штык-ножи и магазины в подсумках, выстраивались в три шеренги перед казармой.

– Товарищи солдаты. Нам Родина доверила охранять ее просторы. Вы получили боевое оружие. Абдусаматов, что солдат не имеет права делать на посту?

– Пить, есть, курить, спать, оправлять естественные надобности…

– повторял солдат давно вызубренный текст устава.

Я слушал размеренную речь Хакима со специфическим акцентом и, смотря на заходящее солнце, сравнивал, как в ноябре прошлого года я, только получивший две сержантские полоски, стоял в карауле как часовой. Так называемый "сержантский пост" из-за нехватки рядовых.

Пост мне достался около каких-то складов. Начкар меня предупредил, что через это место колхозники стараются сократить свой путь домой после тяжелого рабочего дня, и я обязан быть очень внимательным.

Внимательным я был первые полчаса. Тулуп делал свое дело, и меня клонило в нос. Я забрался тогда на вышку, подложил под себя автомат и улегся на него сверху, прикрыв тулупом. Проснулся я вовремя, за пять минут до проверки, которую осуществлял ротный. Поперек участка по только что выпавшему снегу шли свежие следы. Мне тогда удалось отмазаться по одной причине – стоять в карауле было некому, и о гауптвахте, где можно было отоспаться, мечтали, попадая в караул через сутки, в ожидании новых призывников, которые должны были сменить в дальнейшем сержантов на постах.

– Хабибулаев, – вывел меня из прошлого начкар, – покажи, как ты будешь разряжать оружие, когда вернешься в караульное помещение, – не уставал взводный.

Я вернулся к своим воспоминаниям, когда Самсонов, ругая солдата, довел его до самопроизвольного выстрела в стенд, на котором ровным шрифтом с сопровождающими рисунками значилось, как должно производиться само действия. И ведь сколько раз говорили, что нечего дурить с оружием и "духами". Я всегда старался тихо и спокойно вернуться в караулку, не тратя лишние калории на эмоции и физические действия. Ведь уставший после поста солдат мог и сорваться или, не дай-то Бог, получить "грустное" письмо из дома о том, что его бросила очередная подружка. Письма перед караулом выдавать солдатам было запрещено, но одно-два обязательно проскакивали в руки солдат.

– Караул, равняйсь, смирно. На-право! На развод шагом арш! – скомандовал Гераничев к всеобщей радости окончания времени мозгокомпостирования.

Приняв караульное помещение и поменяв караулы, я, в ожидании ужина, слушал мнение начкара о великом армейском братстве, дружбе и взаимопомощи. Философски разглагольствуя и не видя во мне достойного оппонента, лейтенант встал, потянулся и спросил:

– В помещении полный порядок?

– Так точно.

– Я проверю. Если найду хоть песчинку…

– Свинья везде грязь найдет.

– Что ты сказал?

– Это я про гуся, товарищ лейтенант.

– Какого еще гуся?

– Который нам друг, товарищ и брат.

Погрозив пальцем, взводный двинулся вглубь помещения и через минуту влетел обратно радостный, держа в руках старый, неоднократно залитый грязной водой хабарик.

– Вот! Нашел.

– Поздравляю.

– Чей?

– Не знаю, товарищ лейтенант. Раз Вы нашли – значит, как говорится, Ваш.

– Что? Караул, в ружье!! Пожар в караульном помещении!!

Выскочившие солдаты принюхивались в поисках дыма, но его нигде не было.

– Уже все сгорело, – спокойно сказал Прохоров. – Можно спать?

– Никакого "спать"! При пожаре все вещи выносим на улицу! Вынести топчаны!

– Они прикручены к полу, товарищ лейтенант.

– Тогда вынести эти два стула и сейф. Живее.

Сейф с дополнительными боеприпасами для всего караула стоял в комнате начальника и его помощника. Вес сейфа был такой, что вынести его оттуда было невозможно, не опустошив его внутренности. На двери сейфа имелась круглая, пластилиновая блямба, прижимающая две толстые нитки, продетые в ушки замка. На пластилине значилась четкая, качественная печать дежурного по полку.

– Товарищ лейтенант, ключ дайте.

– Нельзя. Вскрывать можно только в случае нападения на караульное помещение. Устава не знаете?

– А как его вынести?

– Руками. Все вместе, дружно, навались.

Навалиться на сейф было сложно. Огромный тяжелый железный ящик был больше полутора метров высотой и всего шестьдесят-семьдесят сантиметров в ширину. Количество больше шести человек могли уже танцевать "каравай, каравай" вокруг сейфа.

– Дружно, дружно, напрягись! – подбадривал начкар, заглядывая через головы солдат.

Мы толкали сейф и смогли сдвинуть его сантиметров на пятнадцать.

– Мы уже давно сгорели, товарищ лейтенант, – радостно сказал