– Товарищи офицеры. Сейчас подойдет преподаватель и инструктор, -

Гераничев показал на меня пальцем. – Покажет, как стрелять.

– Так это инструктор. Ну, тогда другое дело, лейтенант. Не надо его наказывать. Молодец, сержант, иди сюда. Свободен, лейтенант.

Гераничев пошел вдоль стрельбища, а я оторвавшись от стены подошел к группе.

– Ты стрелять умеешь?

– Немного, товарищ подполковник.

– Немного? А почему тогда инструктор?

– По должности.

– Нахал. Ну, давай, инструктируй.

– Товарищи офицеры. У вас у всех ушанки, поэтому первая рекомендация – опустить "уши" и завязать их снизу.

– Мне не холодно.

Не обращая внимания, я продолжил.

– Если у вас есть специальные затычки в уши из ваты, то желательно перед упражнением запихнуть их в уши. Рот во время стрельбы надо открыть, чтобы изменение давление не повлияло на слуховой аппарат. Во время стрельбы надо быть предельно осторожными и внимательными.

– Это ты нас учить будешь, сынок, как себя на стрельбах ведут?

Иди отсюда.

Так как к месту стрельбы уже подошел полковник-преподаватель, то я, передав гранатомет одному из курсантов, остался на дорожке, в то время как офицеры направились к месту стрельбы. Подполковник объяснял что-то офицерам, я грелся на весеннем солнышке и пытался разглядеть первые прогалины у кустов. На улице было еще холодно, и я напялил перед выходом на полигон ватные штаны, которые лежали у старшины. Первый раз за время стрельб из гранатомета я оказался не около учащихся, а позади. Один подполковник положил гранатомет на плечо, второй помог ему установить там снаряд. Что-то у них там не ладилось, и преподаватель подключился к процессу. Наконец они справились и гранатомет снова лег на плечо поверх золотистого погона. Выстрел ушел вперед, и теплая волна обдала мои ноги. Я почувствовал тепло ударной волны через ватные штаны и пэша, стоя в тридцати метрах от стрелка. "Как же они в фильмах из домов-то стреляют, когда комната в три метра? Обратной волной должно небось в окно вышвыривать". Второй выстрел повторил ощущение, и я отошел подальше. Офицеры делали по два выстрела и отходили. Стрельба уже приближалась к концу, я стоял и смотрел то на мишени, которые изредка падали, то на солнце, когда Абдусаматов, решивший отойти подальше от таких же профессионалов, как и на моей точке, сказал:

– Гера идет. Начинай жопу мылить.

– А ты что-то опять там натворил?

– Нет. Но ему скучно. Ему по жизни скучно. То ремень у автомата короткий, то стреляет он не так. То магазин лежит не в ту сторону.

Ты о чем с ним ночью говорил-то?

– О правде жизни. О волках, собаках и срочной службе.

Узбек внимательно посмотрел на меня и ничего не ответил.

Гераничев приближался, пиная камешки на дорожке.

– Лейтенант, лейтенант, иди сюда, – позвал бравый подполковник взводного. – Ты видел, как я стрелял? Ну, как?

Наверное, Гераничев тоже не совсем контролировал свои слова после недосыпа, или правда вырвалась из его уст сама:

– Тут, товарищ подполковник, каждый день негры стреляют, у них больше попаданий будет.

– Ты чего сказал? Чего ты сказал? А ну пошел вон отсюда!! Бегом!!!

Гераничев, наклонив голову и махнув рукой к ушанке, отошел в мою сторону.

– Ну, что, товарищ лейтенант, подполковник подтвердил наш ночной спор?

– Что?! Молчать!! Рот свой закрой!! И не открывай!! Ты меня достал за сегодня! По самое нехочу достал. Пошел вон отсюда!!

– Он на Вас, Вы на меня. Теперь мне осталось налаять на солдата.

Абдусаматов, ты готов пойти "вон отсюда"?

Ни слова не говоря, понимая, что может оказаться крайним

Абдусаматов повернулся и пошел в направлении своей точки.

– Ты куда, Абдусаматов? – крикнул Гераничев уходящему солдату.

– Оружие собирать. Скоро ужин. Война войной, а ужин по распорядку.

То ли запас продуктов в части подошел к концу, то ли это была самый дешевый продукт вооруженных сил СССР, но на ужин уже в который раз нам дали пшенную кашу. Абдусаматов поковырял рыбу выгнутой вилкой, приподнял, понюхал и бросил посуду обратно на стол:

– Утром пшено, днем пшено, вечером пшено. Узбек, что – птичка что ли?

Это выглядело так смешно из уст низкорослого, щуплого азиата, что я расхохотался в полный голос. От смеха из глаз потекли слезы. Я хохотал, ловя сквозь туман слез удивленные взгляды сослуживцев.

– Тут все в порядке? – Гераничев стоял напротив меня.

– Даже лучше, чем можно себе придумать, товарищ лейтенант.

– Пшено уже достало, – Хаким был готов запустить эту тарелку в голову ни в чем не повинному повару.

– Абдусаматов, тебя не устраивает сбалансированное, полное витаминов, жиров и углеводов, утвержденное министерством обороны армейской питание?

– Устраивает, еще как устраивает. Вот только у меня деньги на

"чепок" кончились.

– На гражданке отъешься.

– Да, товарищ лейтенант, дембель неизбежен как крах империализма.

– Товарищ, – подмигнул я солдату, – верь! Взойдет она – звезда пленительного счастья. Когда из списков нашей части исчезнут наши имена.

Абдусаматов хмыкнул и бросил свою тарелку поверх остальных таких же грязных тарелок с кусками пшенки.

– Поели? Рота, встать, выходи строиться. Ханин, Вы завтра едите со мной на обеспечение по обучению стрельбы из АГС. Знаешь, что это такое?

– Знаю. Тяжелая такая дура.

– Правильно, восемнадцать килограмм только тело, плюс двенадцать

– станок. Тебе в самый раз будет.

– А какое отношение я имею к АГС? Вы Прохорова с собой возьмите, а лучше Борова, ему не привыкать.

– Кого взять, я без тебя решу, Прохоров и так поедет. Пять человек как минимум надо.

– Пять человек и офицер?

– Вы опять?

– Молчу, товарищ лейтенант, молчу, – поймал я взгляд офицера.

– Выходи строиться.

Утром мы выехали на специально подготовленную площадку для стрельбы из автоматического станкового гранатомета, именуемого АГС

17 в армейском лексиконе. Не на шутку здоровенная бандурина тащилась двумя бойцами, третий нес на себе станок, на который устанавливался сам гранатомет, а мы с Гераничевым, разгружая машину, вытаскивали круглые патронные коробки и ящики с боеприпасами для стрельбы.

– Пристрелять бы надо, – сказал я, когда мы установили гранатомет на станок. – Проверить, так сказать, что работает.

– Ручку видишь? – показал мне лейтенант на тросик.

– Ага.

– Взводи.

Я уперся в треногу ногой и резко рванул на себя ручку. Лента дернулась, и первая граната попала внутрь этого мощного, тяжелого зверя. Присев за машиной смерти, я положил обе руки на боковые ручки, прижав большие пальцы к гашетке на задней части гранатомета.

– Как у пулемета "Максим".

– А ты из "Максима" стрелял?

– Только в детских играх. Но сейчас попробуем.

Я коротко нажал на спусковую клавишу, гранатомет резко вздрогнул и выплюнул несколько учебных гранат со специальным составом из ствола.

– А где они? – поднялся я с колен, всматриваясь в даль.

– Вон, – Гераничев указал пальцем, и я увидел вдалеке оранжевый дымок ракет.

– Круто.

– Сделай поправку: вправо двадцать. И ждем.

Ждать пришлось не долго. Дюжина уже знакомых мне советских офицеров во главе с полковником Черных вываливалась из автобуса.

Черных был начальником курса огневой подготовки и неоднократно демонстрировал нам умение пользоваться разными видами оружия. Первый раз я поразился, когда Черных решил сам проверить пристреленный мной и взводным автомат Калашникова. "Чем бы дите не тешилось. Калаш – не

СВД. Поглядим", – подумал я, зная, что военнослужащий отличается от ребенка только длиной полового члена. Черных легко поднял автомат в руку, прижал приклад к плечу и, вроде бы никуда не целясь, нажал на спусковой крючок. "Пию", – раздался звук одиночного выстрела.

"Дзынь", – тут же был ему ответ. Полковник попал в стоящий метрах в ста метровый раскрашенный в белый и красный цвет ограничительный столбик.