Мы с Фимой сильно поговорили. Было о чем.
Во-первых, отношения с Шуляком развивались в естественном направлении и куда же нам было идти, как не в мой родной дом по месту прописки? Тем более что никого никуда уже не везут. Встал вопрос о разводе с Фимой.
Да, легко прийти к подобному решению, но жилплощадь сопротивляется.
Тут помог Яшковец. Он забрал Фиму к себе – конечно, с проклятиями на мою голову.
Но дело не в этом.
У Фимы тогда окончательно развилась идея забрать Мишу и поехать с ним в Государство Израиль. Многие евреи надеялись на Голду Меир, а Фима особенно. У него в бумажнике хранилась вырезка из газеты, где сообщалось о визите Голды в СССР. Дела давно минувших дней – осенью 1948 года. За пять лет вырезка стала антисанитарной, но Фима ее читал и перечитывал, как классическое произведение. А в состоянии тяжелого алкогольного опьянения совал кому ни попадя под нос. Жалко, что он мне сразу при нашем близком знакомстве не показал эту гадость. Жизнь моя повернулась бы иначе.
А тут Фима говорит:
– Хорошо, я временно иду на жизнь к Яшковцу, дай Бог ему здоровья, но забираю своего сына Мишеньку, и мы едем в Израиль. Мне тут ничего не надо: ни жизни, ничего. А там – другое. Теперь Сталин умер, теперь все можно.
Яшковец ему поддакивает.
Я, чтобы закрыть неприятную тему, говорю с прицелом на будущее, при этом совершенно внутренне не соглашаюсь:
– Хорошо-хорошо. Только пусть Мишенька немного подрастет. Хоть годик еще побудет у бабушки, подкрепится.
На этом и договорились.
После развода я взяла обратно свою девичью фамилию. Так мне хотелось отметить свободу новой жизни.
Прошло немного времени, и я написала маме про развод, чтобы она еще посмотрела за Мишенькой. Теперь уже с легким сердцем, потому что наступил момент, когда бояться нечего, а значит, надо жить.
Фима придерживался обещания и на квартиру ко мне не появлялся. Как-то я встретила его на Ярославовом Валу, зимой. Там очень сложная местность, скользота, а он шел выпивший и упал. Сверху съезжали по раскатанной дорожке дети на ранцах и уперлись в него, он их затормозил своим телом. Они обиделись и стали его дразнить: «Жид-жид-жид». А он уже был очень мало похожий на приличного человека – до того спился.
Я наблюдала с другой стороны и прошла мимо, чтобы он так и знал.
Но дело не в этом.
Интересно, что отношения с Мирославом Шуляком после моего развода с Фимой остановились.
Мы спокойно встречались у меня дома, ходили в кино и в театр, где на нас всегда обращали пристальное внимание – красивая пара. Но семейная жизнь не завязывалась.
Меня тяготило одиночество. И на рабочем месте случайно невзначай я сказала Мирославу, что за нашей спиной нас обсуждают. И в комсомольской организации мне намекали, что партийному человеку – а Шуляк, конечно, являлся членом партии на среднем посту – хорошо бы жениться, а не крутить любовь на глазах коллектива.
Я сказала это просто так, по-женски, чтобы показать настроение. Но Мирослав сделал свой вывод.
– Зачем ты, Майечка, всем рассказываешь, что у нас с тобой любовь? Это же наше личное дело.
Я ответила в том духе, что не рассказываю, а люди сами видят и считают, что если есть любовь – должна быть и семья.
Шуляк вроде обиделся на меня за прямоту. Но тут как раз я почувствовала, что беременна. Радости моей не было границ. Я сообщила Мирославу. Через пару недель мы расписались.
Как-то так сложилось, что я не рассказала Шуляку про Мишеньку. Мое истинное семейное положение оставалось вне досягаемости для многих. Сама я не распространялась. Свой развод перед Шуляком я мотивировала несходством характеров с бывшим мужем. А про Мишеньку разговор не поднимался. Ну и.
У каждого свои секреты. У меня прекрасный, красивый, здоровый сыночек Мишенька. А у Шуляка – парализованная престарелая мама. Никакому сравнению не подлежит. У нее сердце здоровое, она на хорошей заботе протянет еще сто лет.
Виновата я. Только я. Проявила простоватость. Меня умиляло, когда Шуляк торопился домой с наших свиданий – к мамочке. А с подробностями это оказалось вот что.
Недаром существует древний народный обычай – знакомиться с родителями и родственниками жениха и невесты до свадьбы. Но я же не могла предположить со стороны Мирослава такой жестокий подвох.
Тем не менее, несмотря на молодость, я приняла разумное решение, которое далось мне не слишком легко и просто.
За мамой Мирослава ухаживала за деньги специальная женщина, приходящая. Я намекнула, что можно бы доплачивать ей, и чтобы она за это переселилась и продолжала свое благородное дело круглые сутки. А если не согласится – поискать другую. Я же не смогу уделять маме надлежащее внимание ввиду беременности. Мирослав согласился. Мы нашли хорошую старушку со всеми обязанностями.
Получилась непредвиденная досадная осечка. Моя беременность не удалась на очень раннем периоде. Не знаю, что послужило причиной, скорее всего, тревоги из-за мамы Мирослава. Он очень переживал.
С работы я вынуждена была уйти, чтобы не разводить опять же семейственность.
Но я не отчаялась.
Я познакомилась с мамой Мирослава. Она оказалась очень старой женщиной. Мирослав у нее был младший сын, поздний, остальные трое погибли на фронтах Великой Отечественной. Муж умер в сорок третьем году от неудачной медицинской операции. Самое обидное, что Ольга Николаевна слегла буквально год назад, как раз когда мы с Мирославом познакомились.
Встреча с Ольгой Николаевной была короткой, чтобы ее не затруднять. Она, конечно, осталась довольна. Сказала, что как отсталая, выросшая в семье сильно верующих, читала Библию и много знает про евреев, но совсем не против, чтобы сын жил со мной. Я в ответ ободряюще улыбнулась.
Мирослав настоял, чтобы я восстановилась в техникуме – на дневное отделение – и спокойно довела себя до диплома. Тем более что оставались, по сути, только госы.
Да, государство мне дало образование. Так неужели ж я ему за это не сдам какие-то экзамены?
И вот после невольной разлуки я вновь столкнулась с Куценко. Жизненный опыт подсказывал мне, что нужно быть терпимой к человеческим слабостям, и я с открытой душой пошла навстречу Виктору.
Дарина Дмитриевна уехала на Западную Украину преподавать в какое-то учебное заведение русский язык. Там ощущалась нехватка данной специальности. Дело у них шло к разводу. Виктор находился в угнетенном состоянии.
Мое материнское сердце беспрерывно думало о моем дорогом Мишеньке, и однажды в минуту слабости я сказала Виктору:
– У тебя есть сын Мишенька.
Он проявил заинтересованность, но по всему было заметно, что новость не взволновала его по-настоящему.
– Теперь поздно. Если бы ты мне сказала раньше.
Я столько перестрадал. Нельзя портить мальчику жизнь – он имеет другого отца.
Несмотря на всю нежность, которую я проявляла к Виктору, он оставался безучастным. Между нами ничего не состоялось, потому что мы уже были не те. Однако Виктор постоянно помогал мне в учебе по поводу курсовых по всем предметам, не только по математике. Особенно хорошо ему удавалась история и другие гуманитарные предметы.
Дядя Лазарь и тетя Хася после развода с Фимой прекратили со мной всякое общение. Только моя мама отнеслась с пониманием, о чем и написала мне теплое письмо. Там же она сообщала о Мишеньке трогательные подробности и приглашала нас с Мирославом на лето в гости.
И правда, я не видела Мишеньку давно и очень соскучилась, к тому же пришло время познакомить Мирослава с моей родной семьей в полном составе, так как Мирослав стал заводить беседы со своей мамой насчет нашего съезда в одну квартиру большей площади. Я надеялась, что, увидев Мишеньку, Мирослав оставит неуместные планы и выступит с инициативой Мишенькиного переезда к нам. Потому что ясно же: или маленький ребенок, или неходящая старуха.
