Пишу Вам в Ясную Поляну, так как полагаю, что Вы раньше зимы не вернетесь в Москву. Не спрашиваю Вас, не принялись ли Вы за литературную работу, – так как я знаю, что Вам этот вопрос не совсем приятен; но весьма бы желал иметь весточку об Вас, о Вашем здоровье, так же, как и о всех Ваших, которым прошу от меня поклониться"28.

Отец с одной знакомой дамой послал Тургеневу в Париж свою "Исповедь", прося Тургенева прочесть эту книгу, не сердясь на него, а стараясь стать на его точку зрения и понять ее29, Тургенев ответил следующее:

"А что я прочту Вашу статью именно так, как Вы желаете, об этом и речи быть не может. Я знаю, что ее писал человек очень умный, очень талантливый и очень искренний; я могу с ним не соглашаться, но прежде всего я постараюсь понять его, стать вполне на его место… Это будет для меня и поучительней и интересней, чем примеривать его на свой аршин или отыскивать, в чем состоят его разногласия со мной. Сердиться же – совсем немыслимо; сердятся только молодые люди, которые воображают, что только и света, что в их окошке… а мне на днях минет 64 года.

Долгая жизнь научает – не сомневаться во всем (потому что сомневаться во всем, значит: в себя верить), а сомневаться в самом себе, – то есть верить в другое – и даже нуждаться в нем. Вот в каком духе я буду читать Вас".

"…Опять принялся за работу. Как бы я обрадовался, если б узнал, что и Вы принялись за нее! Конечно, Вы правы; прежде всего нужно жить как следует; но ведь одно не мешает другому…"30 Но Тургенев, видимо, не понял "Исповеди" и не согласился со взглядами моего отца.

Ему он написал:

"Я начал было большое письмо к Вам в ответ Вашей "Исповеди", но не кончил и не кончу, именно потому, чтобы не впасть в спорный тон…"31 А одновременно с этим письмом он писал Григоровичу следующее свое мнение об "Исповеди":

"Получил на днях через одну очень милую московскую даму ту "Исповедь" Л.

Толстого, которую цензура запретила. Прочел ее с великим интересом: вещь замечательная по искренности, правдивости и силе убежденья. Но построена она вся на неверных посылках и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию всякой живой человеческой жизни… Это тоже своего рода нигилизм… И все-таки Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России!.."32 Как часто я себя спрашивала, так же, как я думаю, и многие другие, о том: какая могла быть причина частых ссор отца с Тургеневым?

О литературном соревновании, мне кажется, не могло быть и речи. Тургенев с первых шагов моего отца на литературном поприще признал за ним огромный талант и никогда не думал соперничать с ним. С тех пор как он еще в 1854 году писал Колбасину: "Дай только бог Толстому пожить, а он, я твердо надеюсь, еще удивит нас всех"33, – он не переставал следить за литературной деятельностью отца и всегда с восхищением отзывался о ней.

"Когда это молодое вино перебродит, – пишет он в 1856 году Дружинину, – выйдет напиток, достойный богов"34.

В 1857 году он пишет Полонскому:

"Этот человек пойдет далеко и оставит за собой глубокий след"35.

А между тем эти два человека никогда друг с другом не ладили…

Читая письма Тургенева к отцу, видишь, что с самого начала их знакомства происходили между ними недоразумения, которые они всегда старались сгладить и забыть, но которые через некоторое время – иногда в другой форме – опять поднимались, и опять приходилось объясняться и мириться.

В 1856 году Тургенев пишет отцу:

"Ваше письмо36 довольно поздно дошло до меня, милый Лев Николаевич… Начну с того, что я весьма благодарен Вам за то, что Вы его написали, а также и за то, что Вы отправили его ко мне; я никогда не перестану любить Вас и дорожить Вашей дружбой, хотя, – вероятно, по моей вине, – каждый из нас, в присутствии другого, будет еще долго чувствовать небольшую неловкость… Отчего происходит эта неловкость, о которой я упомянул сейчас, – я думаю, Вы понимаете сами. Вы единственный человек, с которым у меня произошли недоразумения; это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными отношениями, – я хотел пойти далее и глубже; но я сделал это неосторожно, зацепил, потревожил Вас и, заметивши свою ошибку, отступил, может быть, слишком поспешно; вот отчего и образовался этот "овраг" между нами. Но эта неловкость – одно физическое впечатление – больше ничего; и если при встрече с Вами у меня опять будут мальчики бегать в глазах, то, право же, это произойдет не оттого, что я дурной человек. Уверяю Вас, что другого объяснения придумывать нечего.

Разве прибавить к этому, что я гораздо старше Вас, шел другой дорогой…

Кроме собственных так называемых литературных интересов, – я в этом убедился, – у нас мало точек соприкосновения; вся Ваша жизнь стремится в будущее – моя вся построена на прошедшем… Идти мне за Вами невозможно; Вам за мною – также нельзя. Вы слишком от меня отдалены – да и кроме того, Вы слишком сами крепки на своих ногах, чтобы сделаться чьим-нибудь последователем. Я могу уверить Вас, что никогда не думал, что Вы злы, никогда не подозревал в Вас литературной зависти. Я в Вас (извините за выражение) предполагал много бестолкового, но никогда ничего дурного; а Вы сами слишком проницательны, чтобы не знать, что если кому-нибудь из нас двух приходится завидовать другому – то уже наверное не мне…"37 В следующем году он пишет отцу письмо, которое, как мне кажется, служит ключом к пониманию отношений Тургенева к отцу:

"…Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета – не сделались только литератором38. Не спорю, может быть, Вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же Вы такое, если не литератор: офицер? помещик? философ? основатель нового религиозного учения? чиновник? делец? Пожалуйста, выведите меня из затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо. Я шучу, – а в самом деле мне бы ужасно хотелось, чтобы Вы поплыли наконец на полных парусах…"39 Мне кажется, что Тургенев, как художник, видел в моем отце только его огромный литературный талант и не хотел признавать за ним никакого права быть чем-либо другим, кроме как художником-литератором. Всякая другая деятельность отца точно обижала Тургенева, – и он сердился на отца за то, что отец не слушался его советов и не отдавался исключительно одной литературной деятельности. Он был много старше отца, не побоялся считать себя по таланту ниже его и только одного от него требовал: чтобы отец положил все силы своей жизни на художественную деятельность.