Дарвин боялся что, если потоп был менее пяти тысяч лет назад, творение могло произойти шесть тысяч лет назад, как об этом пишет Книга Бытия. Если же принять теорию эволюции, основанную на единообразии, Дарвин располагал нелимитированным временем. Правильность своей теории он доказывал разнообразием домашних животных, анатомическим подобием в животном мире и данными геологии.

Однако, несмотря на успехи гибридизации, никому еще не удалось создать новый вид животных. Единственную поддержку своей теории Дарвин находил только в геологии.

Великовский цитирует различные места из книги Дарвина «Происхождение видов» и демонстрирует их вопиющее противоречие с геологическими находками.

Дарвин был вынужден принять теорию Агасиза (без этого у Дарвина вообще концы не сходились с концами), хотя он не соглашался с катастрофическим началом ледникового периода. Агасиз, опираясь на собственные геологические наблюдения, попросту отрицал теорию Дарвина.

В сравнении с догматическим утверждением церкви о неизменности мира с момента Творения, дарвиновская теория казалась прогрессивной. Но она далека от истины!

Во время катастроф полностью прекратили существование лучшие образцы животного мира без каких-либо признаков деградации.

Геологические данные свидетельствуют о том, что в прошлом жили животные, которых нет сейчас, а из животных, живущих сегодня, многих не было в прошлом. Как они появились? В дикой природе ученые не наблюдали ни единого случая перекрестной гибридизации.

Дарвин предложил теорию, согласно которой любая клетка животного или растения влияет на половую клетку, объясняя таким образом наследственность. Теория эта отвергнута. Все были согласны с генетическим фактором эволюции, но по поводу механизма эволюции были фундаментальные разногласия. В любом случае, новые виды животных не появлялись. Дарвин объяснял это медленностью процесса, который не поддается наблюдению. Некоторые ученые заявляли, что эволюция вообще завершена.

Через девять лет после выхода в свет книги Дарвина появилась никем не замеченная статья августинского монаха Грегора Менделя о мутантах и статистических закономерностях в генетике. С начала нынешнего века спонтанные мутации, передающиеся по наследству, стали предметом пристального наблюдения. Но эти мутации чрезвычайно редки и весьма незначительны. Они не могут привести к созданию нового вида.

Итак, Дарвин не был создателем эволюционной теории. Его вклад в эту теорию заключается в предложении механизма эволюции, которым является естественный отбор. Но, если такой отбор не образует новых видов, то вклад Дарвина уменьшается до констатации факта, что в результате естественного отбора погибает слабейший. Но и в этом случае не Дарвину принадлежит приоритет. Эта идея была высказана Гербертом Спенсером.

Заключая, Великовский пишет, что в этой книге он привел свидетельства камней и костей. В нее не включались свидетельства человека. Но именно эти свидетельства можно найти в «Мирах в столкновениях». В обеих книгах содержатся неопровержимые доказательства катастроф.

«Неумолимой логикой фактов и цифр мы были ведомы по геологическому следу к заключению о том, что Земля не раз была ареной великих драм, и нет места на Земле, где не было бы этих эффектов. Последние пароксизмы природы произошли в историческое время, всего лишь несколько тысяч лет назад, когда цивилизация в некоторых местах достигла железного века. Причиной этих катастроф, либо их следствием, было изменение наклона земной оси и нарушение дневного и годичного циклов движения Земли. Это не могло случиться благодаря внутренним причинам, как считали в XIX веке авторы теории ледникового периода. Только внеземной объект мог стать причиной описанных катастроф».

Великовский приходит к такому заключению на основании геологических свидетельств так же, как и на основании исторических и литературных.

«Катастрофы происходили в доисторические и в исторические времена. Мы — потомки выживших, которые, в свою очередь, тоже были потомками выживших».

Этими словами Иммануил Великовский закончил свою третью книгу.

Мертвое молчание было реакцией на выход в свет «Земли в переворотах».

Великовский предъявил ученым огромный список вещественных доказательств, подтверждающих его теорию. На сей раз они не могли использовать аргумент Стюарта, что исторические записи, предания, мифы — это, мол, бабушкины сказки.

Истинные ученые, которых, увы, всегда немного (не степенями и званиями, не общественной позицией, не титулами и премиями определяется их истинность), задумались над странным фактом. Две предыдущих книги Великовского публикуются в повторных изданиях. Третья книга также издана огромным тиражом. Сотни тысяч людей раскупают его книги. Круг читателей этих книг ограничен интеллигенцией.

Как объяснить, что человек, не просто отвергаемый, но даже поносимый так называемой официальной наукой, горячо и с пониманием воспринимается думающими людьми?

Через несколько лет крупнейший итальянский математик Бруно да Финети из Римского университета напишет по этому поводу, что профессионализм, обособление в узкой области знаний, стали главным препятствием для продолжения обновления, так необходимого науке. Ученые не хотят обсуждать теорию Великовского, потому, что их беспокоит персональный вопрос — тот факт, что он возражает против «права их окаменевших мозгов почивать в покое», считая, что все проблемы уже решены.

Великовский выступил, как представитель интердисциплинарной науки, универсальной, всеобъемлющей. Для него наука, как и мир, изучаемый ею, — едина. Он не признает границ между науками, существующими только условно, для облегчения деятельности ученых.

Защита шкурных интересов, сказывающаяся в настойчивом желании сохранить границы специальностей, может превратить «каждый клан специалистов и большой клан ученых вообще, в вид деспотичной и безответственной мафии».

Де Финети знал, о чем говорил.

Первой реакцией на «Землю в переворотах» оказалась радиопередача «Беседа», транслировавшаяся компанией NBC 5 января 1956 года. В ней участвовали профессор Барэум, физик, — декан аспирантского факультета Колумбийского университета и Альфред Гольдсмит, президент общества американских радиоинженеров и вице-президент Американской Радиокорпорации. Председательствовал журналист Клифтон Федимэм.

В течение часа все три участника беседы говорили об учености Великовского, об убедительности представлениях доказательств, о его высочайшей научной честности и добросовестности. Они считали, что его работы могут стать началом новых важных концепций в науке, в истории. Они согласились, что работы Великовского заслуживают объективного отношения ученых. Профессор Барэум говорил о Великовском с таким энтузиазмом, что в какой-то момент Гольдсмит напомнил ему о грозящей опасности, если его сейчас слушают коллеги-ученые.

Следующая реакция оказалась еще более важной для Великовского. Он получил письмо на десяти страницах, написанное Клодом Шаефером 25 июля 1956 года.

Крупнейший археолог современности сообщал о том, какое огромное впечатление произвела на него работа Великовского. Он писал, что, пользуясь различными методами, они пришли к очень похожим выводам. Он спорил с Великовским по поводу некоторых несущественных подробностей. Он с радостью предлагал материал из своих раскопок для радиоизотопных исследований, о которых мечтал Великовский, чтобы доказать правильность своей хронологии.

«Уменьшение принятой хронологии от 9 до 7 столетий, вероятно, не невозможно, но кажется нереальным при нынешнем состоянии знаний. Но тесты, проделанные, как вы предлагаете (стр. 278), это решат».

Профессор Шаефер писал о своих дальнейших исследованиях.

«Потребуется немало времени, пока укоренится новая идея, но она непременно укоренится, потому что в конце концов правда всегда побеждает». «Вероятно, в настоящее время лучше всего установить только реальность этих кризисов и огромных переворотов в течение последнего тысячелетия до нашего времени, или до р. X., и оставить изучение их причин будущим исследователям. Потому что историки и публика еще не готовы принять мысль о том, что Земля намного менее безопасное место, чем они привыкли считать…»