Через месяц после второй встречи, 22 августа 1942 года, профессор Пфейфер прислал Иммануилу Великовскому письмо, написанное с большой теплотой. Ученый, все еще колеблющийся, все еще старающийся не встать на точку зрения Великовского, писал:

«С удовольствием я услышал, что есть определенный прогресс в планах публикации вашей революционной реконструкции древней истории и хронологии. Я искренне надеюсь, что какое-нибудь университетское издательство или почтенный издатель примет вашу рукопись для публикации. Я считаю вашу работу — какой бы провокативной она ни была — фундаментально важной, будут ли приняты ее выводы компетентными учеными, или она принудит их к далеко идущим и тщательным пересмотрам принятой древней хронологии».

В отличие от деловых поездок в Кембридж, визит в Принстон носил совсем другой характер. Взяв с собой дочерей, Великовский навестил Эйнштейна. Пока девочки разглядывали коллекцию курительных трубок, взрослые беседовали, словно продолжали разговор, прерванный когда-то в Берлине.

Эйнштейн, оказывается, часто думал о предсказании Великовского. Можно ли было предположить, что в такой, казалось, добропорядочной Германии нацисты придут к власти? Действительно, евреям нужна их собственная страна. Сейчас в этом никто не сомневается. Идея создания академии интересна и актуальна. Он еще тогда оценил ее. Пусть не сразу, но оценил. Великовский сказал, что надеется вернуться к этой идее, но только позже, когда у него появится просвет в работе. Эйнштейн поинтересовался, о чем идет речь. Великовский очень коротко ответил, что его сейчас занимают некоторые вопросы смежной истории Египта и исраэлитов. Эйнштейн заметил, что его гость не хочет распространяться на эту тему и деликатно сменил предмет беседы.

Следующая встреча с Эйнштейном состоялась только через несколько лет, вскоре после окончания войны. Инициатором ее был Эйнштейн, а связующим звеном оказалась Элишева. У нее обнаружились незаурядные способности к скульптуре. Ее работы, изваянные в студии при Колумбийском университете, стали отмечаться на выставках.

В буклете, в котором других лучших студийцев представили фотографией только одной работы, поместили сразу три фотографии скульптур Элишевы: студийная натура.

Кариатида и портрет Великовского. В студии Элишева часто встречалась с дочерью Эйнштейна, — Марго.

Как-то раз Марго рассказала Элишеве о желании отца устроить вечер моцартовских квартетов. Не согласится ли Элишева играть партию первой скрипки? Эйнштейн сыграл бы партию второй скрипки. Элишева дала согласие. Вскоре Эйнштейн позвонил Великовским и пригласил их в Принстон. В тот вечер были сыграны все шесть миланских квартетов Моцарта. Для беседы почти не осталось времени. Да и говорили, в основном, о музыке.

Время неслось очень быстро. Сезоны сменяли друг друга почему-то значительно чаще, чем раньше. Девочки, которые, казалось, совсем недавно голышом бегали на горе Кармель, которые только-только пошли в школу в Тель-Авиве и буквально вчера затевали возню на палубе парохода в Лимасольском порту, сегодня — чуть ли не барышни. Шуламит уже учится на физико-математическом факультете Колумбийского университета. Рут заканчивает школу. Шуламит унаследовала тягу поколений Великовских к иудаизму. Несмотря на тяжелую программу физико-математического факультета, она занималась еще в Еврейской теологической семинарии.

Время — вот истинная ценность, самая верная, устойчивая и непреходящая валюта.

До экзамена оставалось всего два дня. Поэтому с раннего утра Шуламит засела за учебники. Отец тихо подошел, посмотрел на длинный лист с рядами уравнений, положил свою большую руку на ее голову и спросил:

— Не успеваешь?

— Почти.

— А ты отдохни, поиграй в теннис. Ведь сегодня — суббота.

— У меня и так времени в обрез.

— Ничего, доченька. Уверяю тебя: успеешь! Соблюдение субботы — одна из десяти заповедей. И у меня времени в обрез. По логике вещей — даже меньше, чем у тебя.

Но я в субботу все-таки не работаю. Поиграй, доченька, отдохни. Завтра со свежими силами ты не только наверстаешь, но даже окажешься в выигрыше. Поверь мне, суббота — это одно из великих благ, которые наш народ дал человечеству.

Задумайся над значением субботы. Во времена расцвета рабовладельчества — день отдыха всему живому, даже скоту! Какой глубокий смысл в этом акте — в даровании субботы. И уж если ты соблюдаешь девять заповедей, даже почитаешь своих родителей, — Великовский хитро улыбнулся, — то почему бы тебе не соблюсти и десятую заповедь?

— Папа, но ведь ты же не ортодоксальный еврей?

— Нет, доченька, я просто еврей. Верующий.

— Верующий? Почему же ты пишешь в своей книге, что чудеса, происшедшие с нашим народом, вовсе не чудеса, а явления природы?

— Доченька, я ученый. Я описываю объективные явления, а не даю им теологическую оценку. Но я вовсе не отрицаю чудес. Разве это не чудо, что описываемые мною катаклизмы произошли именно в нужный момент? Я знаю, что произошло. Но мне, увы, не дано знать, почему это произошло…

Шуламит было над чем задуматься. Общение с отцом всегда давало пищу для размышлений.

Ранней весной 1943 года Великовский послал Пфейферу еще две главы своей книги — «Рас-Шамра» и главу о эль-амарнских письмах. В мире были не больше пяти-шести ученых, знающих этот предмет на уровне Роберта Пфейфера. Поэтому критика выдающегося историка, блестящего знатока Библии, была очень важна Великовскому.

Если Пфейфер не найдет ошибок в его работе, значит реконструкция истории древнего мира верна. Великовский видел, что главы его книги восхищают этого большого ученого. Но и только! Пфейфер не был убежден в бесспорности выводов, к которым пришел Иммануил, ему трудно было отказаться от концепции, которой придерживался в течение долгой жизни в науке. 17 апреля 1943 года Пфейфер написал Великовскому, что присланные главы, как и предыдущие, потрясли его.

«Как и всегда, — писал Пфейфер, — я был пленен вашей неслыханной идентификацией и датированием, восхищен вашим невероятным мастерством. Боюсь, однако, что есть доля истины в старой поговорке: „Трудно научить старого пса новым трюкам“. Я могу только повторить слова царя Агриппы, сказанные им апостолу Павлу: „Ты меня почти убедил…“».

Великовский несказанно обрадовался этим словам Пфейфера. Если он почти убедил его, значит тяжелый трехлетний труд получил признание. Он-то не сомневался в правильности своей хронологии. Но кто лучше психоаналитика знает, как трудно человеку быть не субъективным. А любой ученый — всего лишь человек…

У американской поговорки «время — деньги» оказался еще один смысл. Великовские планировали пробыть в Америке восемь месяцев. Их сбережений могло хватить на два года очень скромной жизни, если окажется, что для завершения работы необходимо остаться на этот срок. Прошло четыре года после их отъезда из Тель-Авива. Планы полностью изменились. За эти годы Великовский один выполнил работу, которая могла бы с избытком загрузить коллектив солидной кафедры, а то и целого института. Но денег на даже скромную жизнь эта работа не приносила.

Бог знает, каким образом Элишеве удалось растянуть имевшиеся в семье сбережения на все эти годы. Жили они, буквально отказывая себе во всем. Взрослые донашивали вещи, привезенные с собой. Значительно труднее было с девочками. Они быстро вырастали из своей одежды. Но одеждой, естественно, не ограничивались расходы на детей. Великовский был вынужден понемногу работать как психотерапевт. Количество пациентов он ограничил до минимума, дающего очень скромный заработок — для жизни на грани бедности.

В 1944 году Великовский завершил первую книгу — «Века в хаосе» и послал рукопись в университетское издательство. В течение четырнадцати месяцев решался вопрос о публикации. Сотрудники издательства очень хотели увидеть изданной эту книгу. Но рецензенты-историки, которые придерживались устоявшихся теорий, боявшиеся любого нового и свежего взгляда на события далекого прошлого, категорически возражали против издания книги.