Искренне
Тед. О. Теккерей
Копия д-ру Великовскому.»
«8 марта 1950 г.
Конфиденциально
Дорогой Тед:
Прошу извинить меня за то, что написал такие пренебрежительные замечания по поводу твоего знакомого. Мое удивление остается в силе.
Кстати, на прошлой неделе „Саенс Ньюс летер“ включил заявления представителей различных областей — людей, как мне кажется, очень известных, — по поводу статьи Лараби, и эти заявления представляются мне неблагоприятными. „Тайм“ на этой неделе тоже мрачно отреагировал на нее.
Я лично в том, что пишу, не реагирую ни на д-ра Великовского, ни на Лараби, ни на кого-либо другого. В сущности, единственной острой реакцией было мое письмо к тебе. Определенно, я написал его не тому, кому следовало бы.
В полудюжине групп, в основном, гарвардских профессоров (не все они плохо воспитаны, неблагоразумны или глупы) я не нашел ни одного без исключения, чье мнение по поводу обозрения книги в „Ридерс Дайджест“, не говоря уже о статье Лараби, отличалось бы от моего. Многие, подобно Айкс из „Нью Репаблик“, восприняли эту историю как шутку…
Возможно, я писал тебе, что вице-президент Американского астрономического общества считает, что… следует послать протест компании „Макмиллан“, знаменитому издателю научных книг самой высокой репутации; но я немедленно сказал, как и многие другие, что подобное действие только создаст большую рекламу писаниям д-ра Великовского. Свобода публиковать — основная свобода…»
Великовский рассмеялся, прочитав этот абзац. Ай да Шапли! Куда до него знаменитому лицемеру из «Школы злословия» Шеридана! Свобода публиковать… Где же она? Он вернулся к письму.
«…Наше беспокойство по поводу „Макмиллан“ и „Харпер'с“, если это можно назвать беспокойством, заключается в том, что такие публикации бросают тень на тщательность, с которой они реферировали другие рукописи… Здесь нет страха, как бы не быть введенными в заблуждение взглядами д-ра Великовского.
В заключение: я помню, что д-р Великовский был очень приятной особой, спокойным, скромным и определенно глубоко сожалеющим, что я и мне подобные были так глубоко введены в заблуждение Исааком Ньютоном, Лапласом, Лагранжем, Симоном Ньюкомбом, лучшими национальными обсерваториями во всех ведущих странах. В сущности, он был весьма очаровательным, как мне припоминается.
Несомненно, судя по тому, что ты говоришь, он глубокий ученый в некоторых областях. Я еще не видел заключений ученых по этому поводу и, вероятно, ты не оценишь их высоко, если они будут враждебны. Они вздорят между собой — эти философы античных времен и фрагментарных записей. Но трудно спорить с дифференциальным уравнением или с числами; и поэтому опытные астрономы и физики, почти все до одного, будут настаивать на ошибочности небесной механики д-ра Великовского. Даже лектор планетария, почти неизвестный астрономам, был уклончив в своих благоприятных отзывах.
Заканчивая, я снова прошу извинения за силу моих выражений; но, следуя прецеденту некоего Галилея, я твердо стою на свидетельствах и утверждениях, что Венера не участвовала в остановке вращения Земли за тысячу пятьсот лет до р. X.
Нельзя быть нечестным в таких вещах и оставаться ученым.
Но я настаиваю на том, что остаюсь твоим другом. Ни д-р В., ни планета-комета Венера не смогут нас поссорить.
Искренне твой
Харлоу.»
Великовский внимательно прочитал все семь страниц, размноженных на мимеографе.
Конечно, непросто было не реагировать на брань и издевательства. Но он выключил эмоции, чтобы трезво сосредоточиться на том, что в статье ученого должно быть наукой.
«Если библейская история, которую мистер Великовский предлагает принять как действительно стоящую, верна, — писала Пайн-Гапошкин, — ротация Земли должна была остановиться в течение шести часов. Все тела, не прикрепленные к поверхности Земли (включая атмосферу и океан) должны были продолжать свое движение и, как следствие, должны были улететь со скоростью 900 миль в час на широте Египта».
Великовский взял карандаш и лист бумаги. Шесть часов — это 21600 секунд. Если 900 миль в час — такова линейная скорость вращения Земли на широте Египта — разделить на 21600 секунд, то в каждую секунду для полной остановки вращения (а в книге рассматривается и другая возможность), скорость замедлялась на 1,85 сантиметров в секунду. Человек почти не почувствует такого замедления. Что касается атмосферы, океана и магмы в глубинах Земли, то с ними произойдет именно то, что описано в книге. Как же профессор-астроном, да еще высокой квалификации (по словам Шапли) могла допустить такую ошибку? А может быть, это — не ошибка, а заведомая дезинформация читателя?
Еще больше удивило Великовского приведенное Пайн-Гапошкин геологическое доказательство отсутствия катастроф в описываемое им время. Она писала, что нет никаких свидетельств об изменении уровня океана 3500 лет назад. Допустим, что астроном высокой квалификации не имеет представления о геологии. Но если ты что-либо утверждаешь, следует проверить научную достоверность утверждения. Профессор Дейли из того же Гарвардского университета писал, что последнее понижение мирового океана на 20 футов произошло 3500 лет назад. Его открытие затем было подтверждено геологами в разных странах.
Нет, Пайн-Гапошкин не проверила своего утверждения. Зато в лучших традициях «школы Шапли» она написала: «Неужели наш научный век так некритичен, так невежествен в природе доказательств, что весьма значительное количество людей будет одурачено неряшливым парадом жаргона из дюжины областей знаний?»
«Действительно, — подумал Великовский, — неужели так невежествен?..» С грустью он отложил опус Пайн-Гапошкин, чтобы никогда больше не возвращаться к нему.
26. НИЧЕГО ПОДОБНОГО В ЭТОМ ЗДАНИИ НЕ ПРОИСХОДИЛО
На следующий день, в пятницу, 10 марта 1950 года, Великовский договорился с Элишевой встретиться в здании компании «Макмиллан». Забыв о вчерашних письмах и статье Пайн-Гапошкин, в приподнятом состоянии духа он вошел в роскошный подъезд издательства на Пятой авеню. Прохаживаясь по холлу, он приветливо отвечал на поклоны знакомых и незнакомых сотрудников компании. Многие из них держали в руках его книгу, почтительно оставаясь на расстоянии, понимая, вероятно, причину его ожидания. Сквозь открытые двери он видел в комнатах стопки своей книги, такой долгожданной, такой притягивающей к себе. Но он не подошел посмотреть или даже прикоснуться к ней. Он ждал жену.
Когда Элишева пришла, он вошел вместе с нею в раскрытые двери комнаты, в которой у стопки авторских экземпляров его ждала дама в строгом костюме — рекламный директор издательства. Великовский взял книгу, раскрыл обложку и торжественно вручил жене свой труд. На титульном листе было напечатано посвящение. Одно слово:
«Элишеве».
Тут же один за другим, с книгой в руках, к нему за автографом стали подходить сотрудники. Они покупали книгу без всяких привилегий, кроме одной — раньше, чем она появится в магазинах, за три недели до официального выхода в свет. Они покупали книгу за ощутимую по тем временам цену — четыре доллара и пятьдесят центов (зарплата профессора в университете в ту пору была около 870 долларов в месяц).
Возбужденные агенты подходили, чтобы с удивлением сообщить о неслыханном количестве экземпляров, проданных книжным магазинам: 500, 1000, 1000. Хозяйка кабинета, рекламный директор, пожимая руку Великовского, сказала:
— Ничего подобного в этом здании никогда не происходило. А вы можете себе представить, каких авторов видела компания «Макмиллан»! Никогда еще сюда не стекалось столько людей со всех этажей за автографом…
Радостную атмосферу внезапно омрачило сообщение о том, что экземпляры книги, посланные попечителям Американского музея естественной истории, не приняты и возвращены в издательство.
Великовский понял: в планетарии, принадлежащем музею, не состоится драматизация «Миров в столкновениях», хотя она уже была объявлена. Путнэм, озабоченно потирая подбородок, сказал: