Профессор Пфейфер был неоправданно оптимистичным, посчитав, что его коллеги отнесутся к работе Великовского так же, как отнесся к ней он: высоко оценят, даже не будучи согласными с ней. Но для этого этим коллегам надо быть на уровне Пфейфера. А Соединенные Штаты Америки, увы, не были наводнены учеными с широким кругозором, способными принять во внимание «чужую» точку зрения. …Тем временем Великовский продолжал работать над книгой «Миры в столкновениях» и собирал материал для продолжения «Веков в хаосе».

После окончания Второй мировой войны западный мир захлестнула повальная эпидемия «левизны». В домах состоятельных людей — у каминов, в уютных салонах интеллектуалов, модным было рассуждать о социальном равенстве. Писатели-коммунисты, режиссеры — социал-демократы, художники-анархисты, профессора-социалисты, и иже с ними, сидя в удобных креслах с бокалами дорогого коньяка или виски в руках, часами вели пустопорожние разговоры о необходимости радикального преобразования мира. Правда, все здесь ограничивалось лишь «сотрясением воздуха»: ни один из них лично почему-то не соглашался поступиться своим уютным салоном или перейти на более дешевые напитки.

Однако, воодушевляемая ими молодежь бушевала в университетских аудиториях и на улицах. Сотни тысяч одураченных людей гибли в джунглях. Миллионы подвергались террору со стороны мерзавцев, во всеуслышание провозглашавших идеи, взращенные в уютных салонах.

Конечно, можно было оставаться аполитичным, погруженным только в свою науку, в культурные ценности. Но уж если у тебя были какие-нибудь политические симпатии и антипатии, то не находиться «слева от центра» в университетских кругах значило подвергнуть сомнению свою порядочность.

Профессор Харлоу Шапли, директор обсерватории Гарвардского университета, был человеком высокопорядочным. Его имя часто появлялось в печати в связи с либерализмом, в связи с участием в различных мероприятиях, не имеющих ничего общего с астрономией, — лишнее свидетельство широты его интересов. Естественно, что Великовский неоднократно слышал это имя. И знал: положение директора обсерватории одного из самых престижных университетов — доказательство высокого научного уровня. Сведения, почерпнутые из газет, создавали впечатление, что, если профессор Шапли и ошибается в вопросах, не имеющих отношения к астрономии, то ошибается как порядочный человек.

Можно ли обвинить Великовского в том, что именно к Харлоу Шапли он решил обратиться, чтобы выяснить: правильна ли его гипотеза об атмосфере Венеры и Марса, что могло быть решающим доказательством или опровержением его теории?

Настоящий ученый, к тому же — порядочный человек, как считал Великовский, сможет объективно оценить новую теорию, даже если она противоречит его собственным взглядам. Разве не так повел себя профессор Роберт Пфейфер, ученый из того же, кстати. Гарвардского университета?

На форуме, обсуждавшем вопросы о мировом правительстве, который состоялся в нью-йоркской гостинице «Комодор» 13 апреля 1946 года, профессор Шапли был главным докладчиком.

Великовский попросил Шапли уделить ему несколько минут во время перерыва.

Спустя несколько лет Шапли вспоминал, что симпатичное лицо просителя и его интеллигентная речь произвели на него самое благоприятное впечатление и он милостиво согласился выслушать Великовского.

Они стояли в холе недалеко от входа в зал конференций. Шапли в своей обычно снисходительной манере погладывал на Великовского. Единственным неудобством в данной ситуации было то, что ему приходилось смотреть снизу вверх.

— Доктор Шапли, — начал Великовский, — в течение последних шести лет я провел исследование и описал его результаты. На основании этого исследования я пришел к выводам, естественно, неортодоксальным, о том, что в историческое время произошли изменения в состоянии Солнечной системы.

— Каким же образом вы пришли к такому заключению? Насторожено спросил Шапли.

— В основном на основании изучения древних источников, но также на основании других материалов — например, геологических…

— Вы отдаете себе отчет, — перебил его Шапли, что мы не можем строить подобную теорию на основании древнего источника, который может быть абсолютно неправильным?

Я строил теорию, используя не один источник, а многие, анализируя легенды и летописи народов, отдаленных друг от друга. Таких, скажем, как ассирийцы, индусы и племена, населявшие территорию нынешней Мексики. Их сообщения, дошедшие до наших дней, соответствуют одно другому.

— Если так, то это другое дело! Однако, вы представляете себе, что, если, как вы говорите, были изменения в строении Солнечной системы в историческое время, ваше исследование должно привести вас к конфликту с ньютоновской гравитацией?

Великовский невольно поразился быстроте соображения своего собеседника. Работая над книгой, Иммануил не раз удивлялся тому, как чисто механическая система могла оставаться в астрономии неизменной с 1660 года, когда еще ничего не знали об электромагнитных полях. Чтож, сомнения Шапли имели пол собой почву. Но в данном случае он не прав. Революционная теория не приводила Великовского к конфликту с ньютоновской гравитацией. Ему следовало подумать и ответить своему собеседнику, что в рамках любой теории возникновения Солнечной системы были изменеия прежде чем установился нынешний порядок, регламентируемый законами Ньютона. Увы.

Иммануил не ответил так. Да и потом он не раз повторит такую же ошибку.

— Да, я представляю себе это. Но в настоящей работе я не делаю никаких физических интерпретаций описываемых событий. Я только пытаюсь установить факты.

Могли бы вы согласиться прочитать рукопись? Если вы убедитесь, что мой тезис подтверждается источниками и нуждается в лабораторном исследовании, возможно ли будет произвести один или два относительно несложных спектроскопических анализа?

— Я бы с радостью прочитал вашу рукопись, но я очень занят. Тем не менее, если кто-нибудь из моих знакомых прочтет ее и даст рекомендацию, я обещаю тоже познакомиться с ней. Что касается эксперимента, напишите мне на адрес обсерватории Гарвардского университета, или моему ассистенту, доктору Упли.

Сошлитесь на наш сегодняшний разговор. Если будет возможность, мы это сделаем для вас.

— Я вам очень признателен. Кого бы вы предложили, чтобы прочесть мою рукопись?

— Вы знакомы с профессором Лиином Торндайком?

— Лично я с ним не знаком.

— Обратитесь к нему.

— Если Торндайк не сможет прочитать рукопись, кому еще предложить сделать это?

У вас есть своя кандидатура?

— Что бы вы сказали, например, по поводу профессора Горация Калена? Он читал другую мою рукопись.

— Если профессор Кален прочтет и порекомендует мне вашу книгу, я тоже внимательно изучу ее…

Спустя два дня Великовский в письме профессору Шапли попросил произвести спектроскопическое исследование атмосферы Марса, предсказав, что в спектре будут обнаружены линии неона и аргона. Еще через два дня Великовский предложил исследовать спектральные линии атмосферы Венеры, в которой должны быть обнаружены газообразные углеводы, поскольку на планете много нефти.

Психоаналитик несомненно обратит внимание на интересную деталь. Великовского прежде всего интересовала атмосфера Венеры. Но он крайне осторожен. Шапли еще не читал его книгу. Поэтому основной объект — Венеру — следует немного затемнить, как бы поместить ее на второй план. И Великовский говорит об атмосфере Венеры только во втором письме.

Профессор Торндайк, которому Великовский позвонил и попросил прочитать рукопись, отказался, сославшись на большую занятость.

Кален в любом случае прочитал бы «Миры в столкновениях» одним из первых. Но сейчас это было просто необходимо. 13 мая 1946 года Кален получил рукопись первой части книги с сопроводительным письмом, в котором Великовский писал:

«Почти пять лет назад я пообещал дать тебе ответ о природе катастроф в дни Исхода — и только сегодня я выполняю свое обещание».