Поэтому здесь же, в этом выпуске «Харпер'с» был помещен ответ Великовского на статью Стюарта.

Последовательно и логично Великовский проанализировал каждый абзац, каждое предложение, написанное Стюартом. Он показал ошибку астрофизика в определении вероятности столкновений в космосе. Астрофизик «забыл» упомянуть о том, что орбиты планет не произвольны, а находятся в одной плоскости. И, если от Юпитера оторвалась комета, вероятность встречи с ней Земли не около нуля, как утверждает профессор, а 60 против 40. Великовский привел строго документированные возражения по поводу солнечных затмений. Он показал, что эти вычисления были произведены только до -585 года, а последняя катастрофа произошла за 102 года до этого. Великовский даже показал, откуда его оппонент почерпнул ошибку. Он широко цитировал астрономическую литературу, демонстрируя уязвимость каждого утверждения астрофизика. Великовский привел самые последние данные, которых еще не было во время его дискуссии со Стюартом в феврале: открытие строгого совпадения взаимного положения Юпитера, Сатурна и Марса с электрическими нарушениями в верхних слоях атмосферы Земли. Великовский показал ошибочность утверждения об эллиптических орбитах Венеры и Марса, заимствованного Стюартом у королевского астронома. Дело в том, что последнее столкновение было не между Венерой и Марсом, а между Марсом и Землей. Именно поэтому у Земли и у Марса одинаковый наклон оси к плоскости орбиты, что могло быть результатом взаимодействия магнитных полей планет во время их сближения.

Три возражения Стюарта Великовский на основании геологических данных опроверг с необычайной легкостью. Он показал, что даже в самых устойчивых сооружениях древности, в пирамидах, которые, по его мнению, не гробницы, а убежища фараонов, обнаружены явственные следы катастроф. Огромные гранитные глыбы над царской камерой пирамиды Хеопса сдвинуты с места. Цитируя литературу, Великовский писал, что утверждение о неразрушенных строениях не имеет ничего общего с фактами.

Любые раскопки обнаруживают следы огромных разрушений. Не уцелело ни единое здание, построенное раньше катастрофы. Великовский привел цитату из работы английского археолога, раскопавшего Ур, из которой ясно, что город был уничтожен наводнением, «сила которого не имела параллелей в местной истории».

«Что же осталось от всех аргументов? — спрашивает Великовский, — Достаточно ли, чтобы оправдать подавление моей книги? Или только единственная метафора по поводу воробья?»

Уже не ирония, а сарказм звучал в строках Великовского о самомнении некоторых представителей точных наук, полагающих, что только «им принадлежит небо». «Мы никогда не делаем шага, не спотыкаясь; они шествуют торжественно, всегда непогрешимо, никогда ни шага в сторону, неся колокол, книгу и свечу».

Ответ Великовского Стюарту, блестящий по форме, строго аргументированный, документированный точными цифрами, произвел сильнейшее впечатление. Если в статье «Ответ моим критикам» Великовский был академичен в лучшем смысле этого слова, то здесь, приняв предложенное Стюартом оружие — иронию, он не просто сбил противника с ног, он растоптал его Этот выпуск «Харпер'с» раскупали еще быстрее, чем прошлогодний январский со статьей Лараби. В квартире Великовских не умолкал телефон.

Джон О'Нейл сказал, что был бы счастлив владеть пером, как Великовский.

Профессор Кален благодарил его от имени гуманитариев:

— Ты публично высек не только Стюарта, но вместе с ним множество высокомерных представителей точных наук, не всегда достаточно образованных даже в своей области.

Профессор Пфейфер позвонил из Бостона:

— Дорогой доктор, вы не перестаете меня удивлять. Я не представляю себе, есть ли предел вашей эрудиции и вашим стилистическим способностям.

Профессор Комаревский позвонил из Чикаго:

— Мончик, это грандиозно! У нас в Технологическом только и разговоров что о тебе.

Ты сделал меня снобом. Я с гордостью рассказываю всем, что имел честь учиться с тобой в одном классе гимназии…

Не будь это дело таким печальным, даже трагичным, можно было бы сказать, что в американском научном мире возникла смешная ситуация. Истерия Шапли, затем Гарвардской обсерватории, затем группы астрономов, затем еще большей группы профессоров в различных университетах становилась массовым психозом. Одним из его симптомов была мания преследования. Не объятые психозом насмехались над Великовским: не они ведь подавляли его, не они угрожали издательствам, нет.

Великовский преследовал их. Это было мнением объятых истерией ученых еще до того, как у них появились хоть какие-нибудь основания для подобных жалоб. Но после статьи-ответа Стюарту! Великовский публично «снял штаны» с принстонского профессора-астрофизика и высек его как нашкодившего мальчишку.

Желающих стать «мальчиком» для следующей порки не находилось. В рядах членов Американской ассоциации для прогресса науки (ААПН), насчитывающей около 50000 членов, начался сперва ропот, а затем — паника. Неужели в ААПН нет людей, способных справиться с Великовским? Неужели ААПН должна сформировать специальный орган, способный бороться с ним?

Люди в ААПН нашлись. На сей раз — философ.

Немало позорных историй знала философия XX века. Советские философы назвали работу Менделя, исследовавшего статистические законы генетики, «гороховыми законами». Советские философы объявили Эйнштейна и Бора вне закона. Советские философы назвали кибернетику буржуазной лженаукой. Если неуч хотел в Советском Союзе сделать научную карьеру, достаточно было проявить свою верность так называемой партийной идеологии, то есть — лидеру, и назваться философом, специалистом по истории коммунистической партии, атеизму, научному коммунизму или чему-нибудь подобному. Ну что же, — скажет снисходительный читатель, — такова система.

Но лучше ли обстоит дело в свободном мире? Возможно, несколько лучше, потому что так называемый западный философ, занимающийся «научным коммунизмом», не выполняет социального заказа очередного вождя. Но, оказывается, профеccopoм философии в американском университете может работать человек, не знакомый даже с элементарными основами одной из естественных наук, которую он сам определил как сферу изучения. …В ноябре 1951 года в «Scientific Monthly» была опубликована большая статья доктора Лоуренса Лефлера — адьюнкт-профессора философии университета штата Флорида. Наукообразно описав семь критериев, по которым можно отличить революционную теорию от словесных вывертов, от чепухи и заявив, что небесная механика — это область, которую он лучше всего знает и где ему легче всего доказать, что теория Великовского — именно чепуха, американский философ продемонстрировал вопиющее невежество в небесной механике. Его статья — пример такой же «критики» Великовского, как статьи советских философов — критики Менделя, Эйнштейна и Бора.

Как могла редколлегия поместить подобную статью?

Неужели они были настолько ослеплены ненавистью к Великовскому и к его теории, что не «разглядели» Лефлера? Ну, а как научный мир Америки отреагировал на кричащую безграмотность флоридского философа? Единственной реакцией оказалось письмо-фельетон Алана Келли, опубликованное в «Scientific Monthly» в феврале 1952 года. Из письма ясно, что сквозь псевдонаучную демагогию Лефлера проглядывает истинное лицо невежды. Но ведь это только одно письмо…

Конечно, многие ученые возмущались кампанией против Великовского. Но, так же как профессор Кален, они считали, что только время может излечить американскую науку от приступа истерии и бешенства. Именно Гораций Кален, призывавший Великовского к десятилетнему терпению, взорвался и посоветовал возбудить против преследователей уголовное дело, обвинив их в клевете.

Все это претило Великовскому. Он попросту хотел опубликовать ответ на статью Лефлера в «Scientific Monthly». Он обратился по этому поводу к профессору Виверу, одному из руководителей ААПН, несогласному с ее политикой. Ответа не последовало.