Из розовой краски, я видела, птицы фламинго

взрывались и рвались на волю, стараясь картинку,

испортить, привлёкшую к клетке толпу из зевак.

И голосили вовсю, чтобы голос иссяк.

Они изводили себя, – пусть и белую зависть

серостью серые в них пробуждали раззявы…

И – отшумели. Теперь уж блуждают, как в Праге –

Кафка когда-то: отсутствуя, в трансе и мраке.

Но в забытьи своём розовом птицы, как Иов,

робко теперь уже просят у Бога лишить их оков –

неанонимности, красок, узоров, надежд,

и в голубей обратить, в безобразных невежд.

"Нам бы и голос такой обрести, как у них,

ибо ушей мы не знаем помимо глухих

к чистому голосу боли, к стенанью бродяг.

Нам – воробьями бы, Господи, цвета дождя.

Или булыжником нам непотребным бы стать –

слишком тяжёлым, чтоб кто-то нас стал поднимать.

Доля шутов городских нам давно надоела:

красочность наша и искренность – гиблое дело".

Но будет – как было всегда и как есть: голубей

к мусору тянет потребному, а воробей

славит простое и серое… Серому люду,

птица фламинго нам люба, прекрасный ублюдок.

Пер. Нодар Джин