Пифагорейцы, право слово, были правы:

всё, повторяясь, возвращается на круги.

Во всей истории земной – ни капли правды.

Ни капли правды. Лишь одни пустые звуки.

И темнота. И боль потерь. И только снится

вам искра света вдалеке, в конце туннеля.

Мне свет не нужен. Я люблю свою темницу

во глубине своей разобранной постели.

А я не чувствую уже, как говорится,

ни блеска боли, ни её пустого глянца.

Наверно, я могла бы просто притвориться.

Но мне наскучило бы просто притворяться.

Достать бутылку из буфета, жахнуть водки,

да сжечь нутро своё. Да так ему и надо,

покуда в цирке бытия гуляют волки,

изображая на арене клоунаду.

На самом деле – только шок, и только драмы.

И тридцать сребрянников – стоимость билета.

На самом деле не дала бы я ни драхмы

за эти ужасы, за представленье это,

за этот быт, давно оглохший, словно вата,

и разукрашенный , как ряженый на святки.

И мы валяемся в сверкающих кроватях,

как псы бездомные – на загородной свалке.

И жизнь болтается, как бабье коромысло

с пустыми вёдрами. И на своей постели

я раньше плакала – теперь не вижу смысла,

теперь глаза мои, как вёдра, опустели.

А что мне плакать? Что не так ложится карта?

Хотели пику, а в итоге вышла трефа?

Дорога – блеф. И наша жизнь уже – поката.

Но мы на многое готовы ради блефа.

Найти жилище посоветовали люди,

но на дальнейшее не выдали мне чека.

Я буду жить в канализационном люке.

Но независимо. Но абсолютно честно

глядеть в пустые и бессмысленные зенки

разящей правде, под ножом её не охнув.

Лишь опущусь на обездоленную землю

и, в худшем случае, как нищенка, подохну,

чуть преждевременно, немного раньше срока,

открыв грядущему пустеющие вены.

И – без истерики. И не судите строго.

Мой слог – безжалостный, зато предельно верный.

К тому же ночь бежит, как вспугнутые мыши.

К тому же я могу, поддавшись вою ветра,

приговорить к расстрелу собственные мысли,

размазав душу по полотнищу рассвета.

Пер. Ефим Бершин