Joseph Brodsky

Сие – попытка отыскать

иголку в стоге сена,

чтобы случайно не назвать

тоску или измену

по имени. Чтобы найти

в трёх соснах лес дремучий.

И, как по лезвию, пройти

к судьбе – одной из лучших.

Чтобы при встрече под луной,

когда она случится,

услышать "Прав я?" и к другой

луне оборотиться.

Сие – попытка оправдать

молчание у гроба,

чтобы случайно не сказать

чего-нибудь другого…

И стул, чей скрип внушает страх –

единственный свидетель превращенья

бумаги в кожу! Далее в стихах –

не то, что память, но уже – прощенье

отсутствия певца. И хор молчит.

Безмолвствует, как треснутая лира

в руках Творца. И где-то там, в ночи,

во след певцу качается секира

и чей-то голос жалобный звучит.

Сие – попытка голос обрести,

не тот, – другой, который в половине

родившихся детей звучит

и властвует. Отныне

лишь он – возможность будущему жить,

где тень земная между сосен бродит,

пытаясь отыскать спасенья нить,

как та змея в Начале, что-то вроде

кривой с координатой "мы" на Х,

помноженной на мщенье Иисуса.

Сие – попытка Там тебя окликнуть.

Сквозь пустоту – услышать, прикоснуться,

пробормотать "Спасибо!" В этот час

лишь ангелы над смертными смеются,

но звук летит и достигает края,

где содержание не властвует над звуком,

и где герой не шепчет "Умирай!",

а, прислонясь уже прозрачным ухом

к просвету в облаках, он слышит вдруг

как я шепчу ему: "Послушай!"

И, отрываясь от чернильных рук,

звук исчезает… Так, наверно, души,

как мотыльки, летят на новый звук.

Пер. Андрей Драгунов