Она смутно слышала какой-то знакомый голос, который не хотелось вспоминать, до того он был ей неприятен. Ее тело жило само по себе – тупая непонятная боль заставляла его выгибаться дугой и судорожно извиваться. Но разум по-прежнему парил в каком-то безвоздушном пространстве – на границе сна и бреда.

– Ты что, забыла, как это делается? Сегодня днем у тебя получалось совсем неплохо. Теперь моя очередь. Слышишь, ты, светловолосая стерва! Обними меня. Умоляй. Ты же сама хочешь этого. Ты хочешь, чтобы я взял тебя. Тебе это нравится, несмотря на все твое притворство.

– Пожалуйста… – Чей это был бесплотный голос? Ее или Глории?

– Так уже лучше. Раздвинь пошире ноги и умоляй меня снова. Об этом… и об этом. – Ее тело взвилось от резкой боли, которая чуть не пробудила ее окончательно. Что это с ней? Что за странный сон? И почему так онемели ноздри? Тело было совершенно ей неподвластно. Оно жило своей жизнью, в которой даже боль была приятна, потому что приносила желанное освобождение. Кажется, кто-то заставлял ее произносить какие-то слова, но это не имело никакого значения.

Анна проснулась от шума вертолета. С трудом открыв глаза, она увидела склонившееся над ней лицо Гарриса. Почему он так странно смотрит на нее? И почему она так странно себя чувствует?

– Кажется, я простудилась. Такой ужасный насморк… – Она потянулась за салфеткой, но тут же вздрогнула от чудовищной боли, которая пронзила все тело.

Гаррис протянул ей носовой платок. Он выглядел очень мрачным и невыспавшимся.

– Это всего лишь последствия кокаина. Боюсь, что ты немного превысила дозу.

Анна попыталась сесть, но, вскрикнув от боли, снова упала на подушки.

– Кокаина? Но я никогда в жизни не употребляла его! – В чем он ее обвиняет? Это всего лишь грипп, при нем ноет все тело.

– Черт побери, Анна! – Казалось, что обычное самообладание изменило Гаррису. – Тебе совсем незачем мне лгать. Хотя я и не могу понять твоего поведения этой ночью, я еще не ослеп и не оглох!

Высморкавшись, Анна недоуменно взглянула на него:

– Но я не понимаю, о чем ты говоришь! Я действительно ничего не понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду лишь то, что произошло. И должен признать, что мне крайне неприятен разговор об этом. Когда я говорил тебе, что ты свободна, я не предполагал, что ты начнешь спать с кем попало. Я еще мог бы понять, если бы это произошло с любой другой женщиной. Но с тобой… Анна, неужели на тебя так действует присутствие Карнагана? Хорошо, вчера днем ты была с ним, это еще можно объяснить. Но Карим… – тонкие губы искривились в безрадостной улыбке. – Мне казалось, что он тебе даже не нравится.

– Карим? – Анне казалось, что она все еще спит. Этого просто не может быть!

– Да, Карим, – мрачно повторил Гаррис. – Думаю, что он ушел рано утром. Я почти не спал сегодня ночью, но хотел, чтобы ты поспала подольше. Сегодня Ив собирался снимать одну из твоих сцен. Я сказал ему, что ты плохо себя чувствуешь.

Сжав руками виски, Анна оглянулась кругом. Скомканные влажные простыни, липнущие к саднящему, ноющему от боли телу.

– Но я… Я абсолютно ничего не помню. Я приняла снотворное и спокойно заснула… Если Карим действительно был здесь прошлой ночью, то мне об этом ничего не известно! Но не могла же я вообще ничего не почувствовать… Господи!

Вызывая тошноту, в памяти всплыли обрывки того, что показалось ей сном.

– Я приготовил тебе ванну, – голос Гарриса был по-прежнему суров. – Мне бы не хотелось, чтобы горничная вошла и застала тебя в таком виде.

Голова начинала болеть так же сильно, как и все тело. Ну почему он не хочет даже выслушать ее? Теперь Анна почти кричала:

– Как ты можешь быть так уверен в том, что произошло, если даже я сама ничего не помню? И откуда ты знаешь, что это был Карим? Тем более, если он взял меня, пока я спала, то…

– Это не было изнасилованием, Анна. Господи, неужели мне нужно говорить еще и об этом? Конечно, Карим – самый нежный любовник на свете – извини, я не мог не заметить всех синяков, которые он на тебе оставил. Но похоже, что тебе это очень даже нравилось.

– Что?

Бесстрастный голос Гарриса теперь не отражал никаких чувств:

– Извини, но наши комнаты рядом, и я не мог не слышать. Он смеялся и требовал, чтобы ты умоляла его, и ты… Может быть, тебе неприятно об этом вспоминать, Анна, но ты кричала и просила его снова и снова входить в тебя. Ты умоляла его об этом. Думаешь, мне приятно было это слышать?

Рия ушла очень поздно, и Уэбб смог поспать не более двух часов. Мрачный Брайтман, всем своим видом выражающий неодобрение, пришел сменить ему повязку. После этого Уэбб отправился на съемочную площадку. Сегодня должны были снимать очередную сцену во внутреннем дворике. Его настроение не улучшилось от того, что все переиграли. Вместо сцены с Анной ему предстояло сняться в небольшом эпизоде с Клаудией, которая, похоже, тоже была не в слишком хорошем расположении духа, и с Каримом, который играл щеголеватого мексиканского генерала. Где же Анна, черт побери?

– Кажется, сегодня нам придется обойтись без главной звезды, – донеслось до него злобное шипение Клаудии. – Говорят, что она плохо себя чувствует. Что ж, это вполне объяснимо. Достаточно взглянуть на Карима!

Карим выглядел немного помятым, но, несмотря на это, буквально излучал самодовольство.

Плейдел не особо утруждал себя объяснениями, но его слова хотя бы отчасти подтвердили то, что говорила Клаудия:

– Приношу всем свои извинения, но вы же сами знаете, что всякое может случиться. Запланированные на сегодня сцены снимем завтра, – он выразительно вздохнул. – А пока постараемся сделать все от нас зависящее. Думаю, что с запоминанием слов проблем не будет – их не так много. Сначала мисс Бенедикт споет свою песню, и мы снимем реакцию слушателей. А потом пойдет небольшой эпизод между Уэббом и Клаудией, – игнорируя злобный взгляд Клаудии, он ухмыльнулся. – С ним не должно возникнуть особых проблем. Там вообще нет слов – только действие!

Уэбб продолжал размышлять над происходящим, и мысли его были довольно мрачными. Что происходит с Анной? Может, она решила таким образом показать характер? Карим продолжал излучать самодовольство и бросал торжествующие взгляды в сторону Уэбба.

Но даже если Клаудия говорила правду – какое ему до этого дело? У него и без этого полно проблем. Слишком многие вопросы требуют ответов. Например, как быть с Рией? Как распорядиться той информацией, которую он почерпнул из записей Брайтмана? И что здесь происходит на самом деле? Какая игра ведется за кулисами, в то время как он и другие простаки думают, что снимают фильм? Но сегодня его голова наотрез отказывалась работать. А потому лучше просто делать то, что от него требуется, и поскорее покончить с этим.

Сначала съемки протекали относительно гладко. Правда, Джина Бенедикт немного нервничала («Господи! Ну и костюм! И почему женщины в то время не носили брюк?»), но Сара Веспер успокоила ее. А стоило ей запеть – от нервозности не осталось и следа.

На протяжении всей этой сцены Уэбб оставался угрюмым и неразговорчивым. Он даже никак не отреагировал на язвительные замечания Ива о том, что для обретения хорошей формы ему бы не повредило пару ночей пораньше лечь спать.

– Но некоторые ночи любви стоят всего – даже не очень хорошего самочувствия утром, – не удержался Карим и вновь бросил злорадный взгляд на бесстрастное лицо Уэбба.

Потом начался прогон их сцены с Клаудией, которая должна была играть его любовницу – темпераментную танцовщицу-цыганку. Эта роль хорошо подходила к ее знойной красоте. Но внезапно Клаудия решила проявить характер и закатила Иву скандал по поводу того, что ее умышленно снимают в невыигрышных ракурсах. Наконец измученный режиссер не выдержал:

– Merde! Женщины! Ладно, пока она не успокоится, займемся другими… А она успокоится, если не хочет, чтобы ее сняли с роли!..

Клаудия лишь повернулась к нему спиной, пробормотав: