Готорн чувствовал, что обратного пути нет.

– Боже мой, как же я тебя хочу! – шептал он, покрывая ее страстными поцелуями. – Приоткрой рот, Финн!

Она повиновалась. И у нее захватило дух, когда их языки соприкоснулись. Мэтью все крепче прижимал Финни к себе и, когда его разбухшая плоть уперлась ей в живот, едва не задохнулся от вожделения. Теперь они представляли собой единое целое. Исчезло время, исчезло пространство, исчез весь мир, осталась лишь страсть, волнами пробегавшая по их телам.

Финни впилась пальцами в рубашку Мэтью, пытаясь ее поднять. Их поцелуи становились все неистовее, руки Мэтью блуждали по ее телу, скользнули в глубокий вырез платья и добрались до сосков. Финни застонала.

Готорн не расслышал осторожный стук в дверь и не заметил, как она отворилась. Зато Финни услышала и отпрянула от него.

Стиснув зубы, Мэтью шагнул вперед, загородив Финни, оправлявшую платье, и увидел на пороге дворецкого.

– Что-нибудь случилось, Куинси? – грозно спросил Готорн.

– Записка, сэр. – Слуга поперхнулся и протянул Мэтью серебряный поднос. – От вашего отца.

Прошел день, и наступила пятница. Брэдфорд Готорн с сыном стояли на шумном перекрестке улиц Тремон и Уинтер, ярдах в пятидесяти от узкой аллеи, которая вела в ресторан под названием «Лок-Оубер». Обедая по пятницам в мужском клубе для избранных, где подавали самые изысканные в Бостоне блюда, вы оказывались среди небольшой группы влиятельных горожан, которые приглушенными голосами переговаривались между собой под тихую музыку Баха. Мэтью с отцом были там завсегдатаями и имели свой столик.

Но сегодня они стояли на улице, и их то и дело толкали торопившиеся прохожие. В руках у них была подозрительного вида снедь, и бродячий музыкант играл на шарманке, поверх которой стояла жестяная банка для милостыни.

Кроме того, было холодно. Даже слишком, чтобы торчать на улице. У Мэтью заболели все шрамы, заныла искалеченная рука. Он с трудом держал сосиску с булочкой, будто она была непомерно тяжелой. В здоровой руке была чашечка с горячим какао.

Мэтью учащенно дышал. То, что почти невесомая булочка казалась ему тяжелым грузом, терзало его.

Он попытался собраться с силами. На морозе трудно было справиться с непослушными членами, и прохожие стали бросать на него любопытные взгляды. Мэтью старался не обращать на них внимания, но не мог, так же как и отец.

Брэдфорд что-то проворчал, неуклюже держа в толстых перчатках сосиску и какао.

– Пожалуй, лучше пойти куда-нибудь, где можно сесть, – осторожно предложил Мэтью, у которого губы онемели от мороза.

– У меня нет времени. Да и контора рядом.

Заведение «Лок-Оубер» тоже было недалеко, однако Готорн-младший не проронил на сей счет ни слова.

Готорн-старший смотрел на снедь, которую держал в руке, так, словно видел ее впервые. Впрочем, так оно и было. Даже в детстве им, мальчишкам, не позволяли покупать съестное у лоточников. При мысли об этом Мэтью стиснул зубы.

Его охватил стыд, больная рука задрожала, и он уронил сосиску. Готорн-младший быстро нагнулся, и от резкой боли в боку из глаз посыпались искры. Потеряв равновесие, он опустился на корточки. Чашечка с какао вылетела у него из руки, и он едва не повалился на промерзший грязный тротуар.

Какой-то прохожий с удивлением посмотрел на него.

– Вставай! – отрывисто бросил отец.

Глубоко вздохнув, Мэтью заставил себя подняться, оставив на земле какао и булочку с сосиской.

– Что с тобой? – осведомился Брэдфорд тихим, но резким голосом. – Твое поведение ужасает. Что тебе нужно, Мэтью? – спросил он, не скрывая своего раздражения. – Мать сказала, что эта встреча важна для тебя.

– Что мне нужно? – удивленно переспросил Мэтью.

– Да. Денег? С женщинами не ладится? – Он, прищурившись, посмотрел на сына, прежде чем тот успел опустить глаза. – Ты попал в беду?

Готорн-младший скрипнул зубами. Проснувшаяся гордость смешалась с болью.

– Я полагал, что теперь, когда я вернулся из Африки, – проговорил он с деланным равнодушием, – мы могли бы по пятницам обедать вместе. Как раньше.

Брэдфорд какое-то время, показавшееся Мэтью вечностью, смотрел сыну в глаза, не то с жалостью, не то с гневом, потом сказал:

– Пока тебя не было, у меня появились другие обязательства… перед обществом. Мы встречаемся по пятницам в час.

– В таком случае мы могли бы обедать в другой день, – не удержался Мэтью, хотя понимал, что ему не следует встречаться с отцом, поскольку тот недвусмысленно дал понять, что не желает видеть его. Но он поддался искушению. Ему вдруг показалось, что удастся наладить отношения с отцом, и они, как и раньше, будут обедать вместе, и отец со временем привыкнет к его лицу.

– Дело в том, Мэтью, что у меня совершенно нет времени, – сказал Брэдфорд, переминаясь с ноги на ногу.

Мэтью расправил плечи.

– Почему? – настойчиво спросил он распухшими, окоченевшими губами. – Почему нам не вернуться к прежним привычкам? Не начать с того, на чем остановились?

– Да потому что все это в прошлом. Теперь у нас новая жизнь. У нас всех. С того момента, как ты возвратился, – промолвил Брэдфорд, бросив взгляд на пролитое какао.

– Нет! – резко проговорил Мэтью, охваченный яростью. – Скажи правду! Ты стыдишься меня. Моего лица.

Отец вскинул голову и уставился на него пылающим взором.

– Да! Да, твое присутствие меня стесняет! – выкрикнул он. – Но не твое лицо тому виной.

Готорн-старший побагровел, на лбу предательски вздулась жилка. Мэтью замер от страха.

– Я не стану обедать с тобой ни у «Лок-Оубера», ни в любом другом месте, где собираются влиятельные горожане, потому что, увидев тебя, они вспомнят о твоей супруге!

Мэтью словно огрели обухом по голове. Он стоял, не в силах пошевелиться, и смотрел на отца. А тот, бросив в мусорную корзину сосиску и чашечку с какао, обернулся, и взгляды их встретились.

– Кимберли использовала тебя, твои деньги, твое положение в обществе, но ты был слеп. Ты не оправдал ее ожиданий! – На них уже стали оглядываться прохожие, и Брэдфорд подошел к Мэтью. – Эта история сказывается и на мне! – прошипел Готорн-старший. – На мне, Брэдфорде Готорне. Я всю жизнь восстанавливал честное имя семьи и вот теперь вынужден сгорать от стыда. Такого громкого скандала в Бостоне не было по крайней мере сто лет. Я был склонен терпеть твое пристрастие к живописи, но не снесу оскорблений. – Брэдфорд подошел совсем близко. – Готорны удовлетворяют своих женщин, а если не могут, – добавил он с пренебрежительной усмешкой, – то держат их в узде. Тебе же не удалось ни то ни другое. – Он прищурился. – Твое обезображенное лицо постоянно напоминает мне, да и всем остальным, скандал, который в Бостоне будут помнить еще лет сто. Вот почему мне неприятно общаться с тобой.

Брэдфорд тяжело дышал, лицо его покрылось красными пятнами. Он никак не мог взять себя в руки.

– Мы с тобой пообедали, так что позволь откланяться.

Брэдфорд зашагал прочь и смешался с толпой, а Мэтью так и стоял, не в силах двинуться с места.

В душе Мэтью закипал гнев. Собравшись наконец с силами и справившись с дыханием, он круто повернулся и вдруг увидел Финни. Та, хмурясь, стояла всего в нескольких ярдах от него, на углу улицы, и смотрела то на него, то на удалявшегося отца.

Поймав ослепительный взгляд ее зеленых глаз, он на миг почувствовал себя прежним мужчиной.

Но того мужчины уже нет. Отец достаточно ясно сказал ему об этом.

Боль не отпускала Мэтью, и он чувствовал слабость во всем теле.

Не произнеся ни слова, Мэтью прошел мимо Финни, гоня прочь мысли об отце. Хоть бы скорее добраться домой!

Прохожие то и дело толкали его, причиняя невыносимую боль, и Мэтью приходилось останавливаться, переводя дух.

– Мистер Готорн!

Даже не глядя, Мэтью знал, что она стоит справа от него. Он всегда ощущал ее присутствие. Ему захотелось привлечь ее к себе, уткнуться лицом ей в плечо и забыться.